Гостиница тринадцати повешенных

Но Жуан, указав спутнику на гостиницу, сказал:

– Нам нужно остановиться здесь.

– Зачем?

– Сейчас узнаете… Впрочем, мы остановимся лишь на минуту и не станем даже спешиваться.

Во всем доме мэтра Гонена не было видно огня. Везде царила полнейшая тишина.

– Однако не может быть, чтобы этот негодяй спал, – прошептал Жуан.

– Какой еще негодяй?

Но, не ответив на вопрос, паж громко закричал:

– Гонен! Гонен!

Одно из окон открылось… и в эту минуту – как вспоминал потом Жуан, – пробило два часа в деревенской церкви Ферроля.

Два часа!.. Гонен, должно быть, всю жизнь вспоминал затем этот роковой час… Всю жизнь!.. И кто знает, не были ли уже сочтены минуты его жизни? Много ли времени оставалось ему на воспоминания?

Он сам открыл окно. Жуан не ошибался, когда говорил, что он не должен спать.

– Кто там? – произнес он, не видя в темноте всадников и не узнав голоса.

– Это я, Жуан де Сагрера, – сказал паж.

– Вы, монсеньор? – пробормотал трактирщик.

– Да, мерзавец, и я приехал сказать тебе, что Господь наказал тебя за твои преступления. Я знаю о твоей измене, и открыла мне ее твоя дочь!

– Моя дочь?!

– Твоя дочь, которую ты считаешь спокойно спящей в своей комнате, тогда как она в Париже, в моем особняке.

– Великий Боже!

– Постой! Я еще не закончил! Да, Бибиана находится в настоящую минуту у меня, в моем парижском доме… Но она умерла, слышишь?

– Умерла?

– Умерла!

Вслед за душераздирающим криком Гонена такой же крик раздался внутри дома.

То кричала мать Бибианы, которая с постели слышала весь разговор и сломя голову бросилась к окну.

Но Жуан де Сагрера уже пришпорил лошадь, и Гонены не успели повторить еще своего отчаянного вопля, как паж и его друг были уже далеко от гостиницы.

Несколько минут всадники, мчась вперед, молчали.

Паскаль после всего услышанного начинал уяснять истину.

Жуан же говорил себе: «Не был ли я слишком жесток к этому несчастному, сообщив ему без всякой подготовки о смерти его дочери?»

– Стало быть, – промолвил наконец Паскаль, – все это происходило в гостинице «Форсиль»…

– Да, – отвечал Жуан. – Именно там скрывались эти враги первого министра, дожидаясь, когда им представится возможность привести их план в действие, и командовал этими людьми граф Анри де Шале. И именно они на протяжении целого месяца убивали одного за другим друзей господина де Лафемаса. Их двенадцать… двенадцать ларошельцев… людей храбрых и умело обращающихся с оружием; Двенадцать шпаг дьявола, как они себя называют. Во главе их стоит некто Жан Фарин… Этот Жан Фарин снюхался с герцогиней де Шеврез и совместно с ней разработал план действий, так как ни Анри, ни другие вельможи из числа заговорщиков не знакомы с этим человеком… ни тем более с его приспешниками.

– А Бибиана?..

– Бибиана все знала, отчего и захворала, бедняжка. Она понимала, что гибель кардинала или Анри де Шале для меня будут равно чувствительны. Вчера вечером, угадав по суете, которая происходила в гостинице после проезда господина де Ришелье, что роковая минута близка, она более уже не колебалась. Спустя полчаса после исчезновения ларошельцев, которые, вероятно, устроили себе засаду около Флери, притворившись, что ложится спать, она удалила свою матушку и под прикрытием ночной темноты выбралась из комнаты через окно, вышла на большую дорогу и пустилась бежать в Париж.

– Пешком?

– Пешком!.. Я только что вернулся из Люксембурга и, усталый, крепко заснул; как вдруг слуга, который, к счастью, часто сопровождал меня в «Форсиль» и, следовательно, знал Бибиану, пришел разбудить меня. Ах, мой друг, какая жалость! У бедняжки ноги были в крови! Она совсем уже не могла стоять и едва переводила дух. Однако же у нее достало силы, чтобы рассказать мне обо всем… потом… лежа на моей постели… куда я велел ее перенести, она с улыбкой пожала мне руку… с улыбкой! Дорогая моя, как она меня любила! И сказала мне: «Ты ведь спасешь своего кузена, не правда ли? И в награду за то, что я сделала для него… и для тебя… пощадишь моего отца…» Затем она закрыла глаза. Я думал, она уснула! В расстройстве, в которое повергло меня это открытие, я не замечал, что ее рука холодела… леденела… О! Виноват ли я в том, что забыл на несколько минут и честь и жизнь Анри де Шале, и опасность, угрожавшую моему благодетелю, кардиналу де Ришелье, когда заметил, что она не дышит уже более!.. Милая моя Бибиана! Увы, все мои старания возвратить ее к жизни оказались тщетными! Призванный доктор убедил меня только в печальной истине: она покинула эту землю! Она вознеслась на небо молиться обо мне! Остальное вам известно, Паскаль. Вам тоже, похоже, пришлось вынести этой ночью жестокие испытания, но вы, однако, вышли из них победителем. Сколько же у вас силы и храбрости! Как-нибудь потом вы мне расскажете обо всем, мой друг! Теперь же нашей единственной мыслью должно быть спасение кардинала… или скорее Анри де Шале, потому что я убежден, что граф не будет иметь успеха в своем смелом предприятии. У кардинала везде шпионы… Извещенный, он, должно быть, уже принял меры…