Гостиница тринадцати повешенных

– Предан душой и телом, монсеньор. Вот только по приезде в Париж Паскаль Симеони имел глупость влюбиться

– Почему же глупость?

– Потому что, как уже доказано, за двумя зайцами гоняться трудно; так и ему, увлеченному любовью, некогда было уже заниматься своей обязанностью.

– Так это из любви и преданности он отказался поступить ко мне на службу?

– Скорее из желания сохранить свою независимость, монсеньор. Этот Паскаль Симеони – ужасный оригинал.

– Действительно, большой оригинал.

Если кому-то этот скорее благоприятный, нежели вредный отзыв Лафемаса о Паскале Симеони покажется удивительным, то мы должны заметить, что командир ловкачей выказывал свое великодушие в той уверенности, что Фирмен Лапрад, как сказала ему Татьяна Илич, не замедлит покончить с охотником на негодяев. Ввиду же смерти своего врага Лафемас уже не столь сильно его ненавидел и становился почти беспристрастным.

Но так как Лафемас не мог все же объяснить кардиналу де Ришелье настоящей причины своего благосклонного отзыва о Паскале, то Ришелье и распорядился арестовать Жуана де Сагрера с охотником на негодяев в том случае, если те явятся помешать его планам.

Теперь посмотрим, каким образом разыгралась эта странная история, где захваченными врасплох оказались те, которые сами собирались захватить врасплох.

Согласно договоренности с герцогиней де Шеврез Жан Фарин и его Двенадцать шпаг должны были ночью с субботы на воскресенье пробраться через пролом в стене в парк Флери и, подойдя к замку на расстояние двух ружейных выстрелов, ожидать сигнала Шале, по которому могли бы уже войти внутрь и перебить охрану и слуг, которые бы встали на защиту хозяина.

Как бы то ни было, но герцогиня де Шеврез была прежде всего женщиной; она не допускала кровопролития, как только в самом крайнем случае.

Ларошельцы находились на своем посту уже около часу, когда у решетки замка остановились шесть всадников и позвонили. Этими всадниками были Шале, великий приор де Вандом, Пюилоран, Рошфор, Люксейль и Море. Привратник отворил им. Граф де Море, которому Шале охотно уступил первенство, объявил, что Месье, намереваясь сегодня охотиться в здешних окрестностях, посылает их предупредить господина кардинала, что его высочество будет завтракать в замке, но чтобы не обеспокоить его преосвященство, принц приказал им сделать необходимые распоряжения для его приема.

С этой речью обратился он к госпоже де Комбале, племяннице кардинала, хорошенькой молоденькой особе. Она стояла наверху крыльца, внизу которого находились шесть знатных дворян со шляпами в руках.

– Поистине, господа, – произнесла она с насмешливой улыбкой, – его высочество имеет, должно быть, весьма нелестное мнение о распорядительности офицеров моего дядюшки, если посылает таких благородных помощников? Уж не захватили ли вы, случаем, с собой телегу с провизией?

– Ваш очаровательный ротик всему придает невыразимую прелесть, даже самой насмешке! – воскликнул Море. – Клянусь честью, нужно быть глупцом, чтобы не оценить этого. Я сделаю даже больше, – добавил он, снимая свою серую шляпу, на которой развевалось одно-единственное белое перо. – Я осмелюсь поцеловать вас в знак благодарности; эти же прекрасные глаза обнадеживают меня в том, что и мне ответят на мой поцелуй.

Племянница кардинала охотно позволила поцеловать себя этому интересному вельможе, примеру которого последовали и все его товарищи.

Мы полагаем, что Шале, однако, поцеловал прелестную даму довольно-таки холодно.

– Не будем ли мы так счастливы, чтобы лично засвидетельствовать наше почтение кардиналу? – сказал Пюилоран, не забывая о главной цели их приезда.

– Только не сегодня! – холодно отвечала госпожа де Комбале. – Мой дядюшка, по требованию короля, уехал в Фонтенбло.

– Так рано?! – вскричали разом все заговорщики, но и Шале вместе с ними. Каким мучением для него было разыгрывать эту роль!

– О, господа, – возразила госпожа де Комбале, – его преосвященство не так много спят, как некоторые полагают!

– И мы это вам докажем, господа, если вам угодно, – произнес чей-то голос, который заставил задрожать шестерых дворян.

Это был голос господина де Лагизона, капитана гвардейцев Ришелье, который неожиданно появился под перистилем, позади госпожи де Комбале. В то же время, как по волшебству, два отряда солдат, вооруженных мушкетами с зажженными фитилями, выбежали со всех сторон.

Рядом с командиром одного из этих отрядов держался Лафемас.

Сойдя важно с крыльца, господин де Лагизон направился к маленькому лесочку, который уже окружили солдаты.

Вдруг ветви раздвинулись и появились Жан Фарин и его ларошельцы с обнаженными шпагами.

– Сдайтесь, господа! – вскричал Шале, увлеченный своим великодушием, которое заставило забыть его, что эта самая поспешность была для него стыдом и еще одним пятном на репутации.

Но у графа в эту минуту была одна только мысль: кардинал обещал ему прощение, и он надеялся на прощение для всех.

Жан Фарин, однако, и его Двенадцать Шпаг спокойно смотрели то на солдат, окруживших их со всех сторон, то на дворян, неподвижно стоящих у крыльца.