Гостиница тринадцати повешенных

Когда мэтр Гонен поднимался по лестнице, его жена, высунувшись из окна, повторяла: «Всего лишь два су! Всего лишь два су!»

Толпа крестьян разбежалась в страхе. Стражники затыкали себе уши.

Некоторые плакали.

* * *

Вот почему в 1670 году, в то время когда ее заколотили, гостиница «Форсиль» была прозвана «Гостиницей тринадцати повешенных».

Странная гостиница без хозяина и гостей!

Нашелся ли бы такой смельчак, чтобы сделаться наследником мэтра Гонена? И кто бы из путешественников решился войти в этот дом, пользовавшийся такой ужасной славой?

Почти полвека окрестные жители, проходя с наступлением ночи мимо «Гостиницы тринадцати повешенных», крестились, дрожа от страха…

Уверяли, что каждую ночь, ровно в двенадцать часов, гостиница наполнялась людьми. И какими людьми? Их было ровным счетом двадцать три: двенадцать ларошельцев, десять дворян, убитых ими, и мэтр Гонен…

И все они сначала весело пили и пели.

Мэтр Гонен угощал всех своим лучшим вином.

Затем, по данному сигналу, все хватались за шпаги, и начиналась резня. Тогда вместо песен и смеха поднимался страшный гром битвы, стоны, угрозы, рев и отчаянные вопли умирающих.

Наконец раздавался заглушающий все звук трубы…

Трубы Сатаны, который призывал гостей в ад.

И в доме снова становилось тихо… Тихо, как в могиле.

Могиле проклятых.

* * *

Несчастная мать Бибианы умерла в том же году. Умерла, так и не обретя рассудка.

Небо дважды сжалилось над ней.

Эпилог

Глава I

Пять месяцев спустя

Чтобы ознакомить читателя с событиями, которые происходили после рассказанного выше и до того момента, где начинается наш эпилог – а начинается он спустя пять месяцев после казни Гонена и двенадцати ларошельцев, – мы не можем сделать ничего лучшего, как позаимствовать несколько строк из превосходной «Истории Франции в правление Людовика XIII» господина Базена.

Прежде – история, лишь затем – вымысел. Впрочем, здесь истина столь драматично связана с басней, что, надеюсь, никто из вас не пожалуется на это извлечение.

«Шале, – говорит Базен, – принял участие в заговоре против кардинала де Ришелье спустя несколько дней после ареста маршала д’Орнано; но, тронутый упреками одного друга, признался во всем министру. Ришелье оценил его раскаяние, но не забыл обиды, а “этот несчастный дворянин”, как называл его кардинал, вскоре втянулся в новую интригу. Во время пребывания двора в Нанте случилось так, что один из сыновей графа де Грамона, по имени Лувиньи, постоянный спутник и товарищ графа де Шале во всех его удовольствиях, искал случая поссориться с графом де Кандалем. Шале отказался содействовать ему в этом, и Лувиньи в отместку за такое предпочтение сделался доносчиком на своего друга.

Кардинал присоединился к королю в Нанте в то время, когда собирался совет по делу так называемого “заговора Шале”, и к парочке безрассудных речей, которые тому приписывали, присовокупил один малозначительный факт. По словам доносчика, граф послал нарочного к маркизу де Лавалетту, чтобы узнать, сможет ли герцог Анжуйский, покинув двор, найти безопасное убежище в Меце (8 июля). Его тотчас же арестовали, вытащив из постели, и приставили к нему ротного офицера шотландского полка, на которого была возложена весьма благородная обязанность выслушивать жалобы обвиненного, дабы добавлять их потом к его преступлениям.

Но то было еще не все. Королева противилась браку своего деверя с мадемуазель де Монпансье. Анна Австрийская знала, что именно герцогиня де Шеврез, ее подруга и наперсница, побудила графа де Шале к действию, и каждый день из тюрьмы, где тот сидел в заточении, приходили какие-нибудь признания, истинные или вымышленные, которые возбуждали в королеве самые гнусные подозрения.

Однако брак этот все-таки состоялся. Услышав из тюрьмы пушечные выстрелы, возвещавшие об этой церемонии, граф де Шале воскликнул, подняв глаза к небу: “О кардинал, как велика твоя власть! ”