Гостиница тринадцати повешенных

Лафемас перечитывал записку, изучая буквы, словно надеялся, что они скажут ему что-нибудь о писавшем. Действительно, о людях часто можно судить по почерку. Но этот не поддавался анализу. Твердый, хотя и беглый, чистый, правильный, хотя и непринужденный, – по такому не определишь даже, мужчине он принадлежит или же женщине.

«Нужно взглянуть на лакея, – подумал Лафемас, – возможно, он окажется не таким таинственным».

Лакей был одет в серую ливрею, ничем не отличавшуюся от других серых ливрей. Действительно, этот малый имел очень приличную наружность; при входе командира ловкачей он почтительно поклонился.

– Вы меня знаете, любезный? – спросил Лафемас.

– Я имел честь видеть монсеньера на бульваре Кур-ла-Рен.

– А! И у вашего господина, возможно, тоже?

На этот раз слуга промолчал.

– Как зовут вашего господина… или госпожу? – продолжал Лафемас.

– У меня приказ не отвечать монсеньору на подобные вопросы.

– Однако же для того, чтобы мне отправиться с вами… Кстати, каким образом я могу явиться к особе, пославшей вас?

– Внизу монсеньора ждут носилки.

– А!.. Что ж! Прежде чем сесть на носилки, мне кажется, я должен бы узнать…

– Простите, что прерываю вас, монсеньор, но я имею честь повторить вам еще раз, что я ничего не должен вам сообщать. В том же случае, если ваша милость изволят колебаться, мне приказано отдать вам эту вещь, которая, может быть, заставит вас решиться.

Вышеупомянутой вещицей оказался великолепный сибирский изумруд, вставленный в оправу и стоивший не менее ста луидоров.

Стало быть, обещанный задаток был уже в руках Лафемаса; он тотчас же опустил его в карман.

«Поистине, – подумал он, – будет не слишком благоразумно с моей стороны отклонить столь любезное приглашение. Черт возьми! Кто так легко бросает драгоценные камни, тот не поскупится и на экю».

Обратившись к стоявшему рядом Рибопьеру, он сказал:

– Скажите этим господам, что мы увидимся завтра. Теперь же… есть ли у них вино?

– О! Две корзины еще не початы… и самого лучшего, сеньор. Господа не выпили еще на все двадцать пять пистолей, которые вручил мне тот любезный шевалье, который только что ушел.

– Ну так отнесите же обе корзины этим господам. И передайте им, что завтра вечером мы вновь встречаемся здесь. Прощайте!

Лафемас запрыгнул на носилки, которые ожидали у подъезда. То был элегантный портшез, внутри обтянутый бархатом, с шелковыми занавесками на окнах. Приподняв одну из этих занавесок, Лафемас посмотрел, в каком направлении его везут. Миновали Сен-Дени, вскоре на горизонте показались колокольни Сен-Дени-дю-Па, Сен-Пьер-о-Беф, Сен-Ландри…

«Ага! Похоже, мы едем в предместье! – подумал Лафемас. – Почему бы и нет? Богатые люди есть везде! Ну и дела! Как ни ломаю голову, не могу догадаться, куда меня везут! Черт возьми! Меня хотят удивить… Ну и пусть! Шпага-то со мной на тот случай, если мне этот сюрприз не понравится!»

Наконец носилки остановились, сопровождавший его лакей отворил дверцу. Лафемас обнаружил себя у крыльца незнакомого ему дома; перед ним возвышалась готическая лестница, на которой стояли слуги с факелами, словно указывавшие ему путь…

Он поднялся по лестнице и через минуту очутился в той же гостиной, где мы присутствовали при таком странном – особенно учитывая его развязку – свидании графа Анри де Шале с Татьяной.

Как и накануне, Татьяна и теперь находилась в этой комнате. Только теперь она ожидала там не Любви, а Мести.

– Русская! – вскричал Лафемас.

– Я самая, мессир де Лафемас, – отвечала она, здороваясь с ловкачом. – Но, может быть, вам неприятно, что я пожелала переговорить с вами? – добавила она полусерьезным, полушутливым тоном.

– Как можно! Напротив, сударыня, я весьма польщен…

Признаться по правде, мессир де Лафемас пребывал в некотором замешательстве. Он тут был не в своей роли, несмотря на то что по повелению кардинала имел этих ролей очень широкий и разнообразный репертуар. Прежде всего, он любил вешать, затем считать экю и лишь потом любезничать. Что же до его сердечных дел, то он всегда предпочитал для этого низший класс женщин. У каждого свой вкус. С тех пор как русская – как называл он ее, – поселилась в Париже, он несколько раз встречался с ней, но никогда не пытался заговорить с ней. И вот такой случай представился, хотя сам Лафемас, будь его воля, предпочел бы этого избежать. Повторяем: этот страстный охотник до виселицы был очень равнодушен к женщинам. Нельзя же любить все!

После этого психологического наброска понятно будет то удивление, смущение и неловкость, которые ощущал командир ловкачей, очутившись вдруг в присутствии Татьяны. Этот человек, который всегда смотрел в глаза смерти – ему ли она угрожала, или его ближнему – стоял теперь, потупив взор, перед прекрасной московиткой, неловко вертя в руках фетровую шляпу.

Не понимая настоящей причины смущения Лафемаса, Татьяна, однако, поспешила вывести его из этого неловкого положения.