Государева крестница

В предбаннике, духовитом от нагретого кедрового дерева и каких-то благовоний, её встретили поклонами ещё три татарки: улыбаясь безмолвно, стали сноровисто раздевать, вертели, как куклу, во все стороны, потом повели в парильню. Париться Настя любила, и, растянувшись сейчас на полке, дивно выскобленном и выглаженном, она подумала о лекаре чуть ли не с благодарностью за то, что додумался до такого. Поистине царская была мыльня — пар благоухал неведомо какими травами, полок осязался как обтянутый шёлком, а татарки обихаживали её, как царевну. Под конец она уже разомлела так, что чуть снова не заснула тут же, под мягчайшими веничками, которые не столько парили, сколько ласкали; она уже не чувствовала своего тела, когда в предбаннике её снова стали вертеть, утирая мягким нагретым платом, потом накинули сорочку тончайшего полотна, рубаху алого шёлка, с опояской, пристегнули запястья, шитые золотом и мелким жемчугом; она ахнула и широко раскрыла глаза, когда поднесли летник переливчатого аксамита — лазоревый, с такой вышивкой, что боязно было глянуть, не то что надеть. Когда всё же надели, оказалось, что и покроя он необычного: вместо рукавов были «накапки» — Настя о таком диве только слыхала — ширины непомерной, длиною на пядь ниже колена, но разрезанные от самого плеча. В довершение убора к вороту летника пристегнули на пуговках плотно облегающее шею ожерельце чёрного бархата, в три пальца шириною, тоже всё шитое золотом и жемчужинами покрупнее тех, что на запястьях.

Волосы её тем временем высохли, татарки так же ловко заплели косу, наложили венчик, поднесли зеркало. Настя смотрела на себя, как на чужую, не узнавая.

— Идём, милая, — сказала одна из татарок, обретя неожиданно дар речи, — у тебя уже накрыт стол, теперь надо кушать...

Когда они вышли, Иоанн Васильевич задвинул потайную заслонку и тоже вышел в соседний покой, где смиренно дожидался Бомелий.

— Лепота, — произнёс великий государь. — Угодил ты мне, Елисеюшко, угодил...

— Рад служить твоему царскому Величеству. Открылось, однако, одно малое неудобство...

— Что ещё такое?

— Маестет, указание звёзд редко осознается теми, на кого направлено. Человек, предназначенный сотворить некое действие, может тому противиться, не сознавая своей предестинации, сиречь предназначения...

— Что мне с того. Пущай противится!

— Я лишь хотел сказать, что... — Бомелий замялся, подыскивая слова. — Девица Анастасия Фрязина, хотя её благорасположение к твоему царскому Величеству не может вызывать сомнений, в противном случае гороскоп был бы иным... Однако она, быть может, этого ещё не осознала. Тем паче поскольку с ней об этом не говорили...

— И не надо покамест ничего говорить, сам скажу.

— Разумеется, маестет. Но она не понимает, зачем её сюда привезли, и сильно обеспокоена, что сказывается в её манире себя вести. Вчера, когда я приветствовал её в лабораториуме, она была в гневе и подняла на меня руку, повредивши весьма ценный артефакт...

— Что, починка дорого обойдётся? — насмешливо спросил Иоанн. — А ты поглубже копни в своём загашнике, авось наскребёшь. Или, того лучше, отнеси артефакт её отцу — Никитка с тебя дешевле возьмёт, знакомства ради.

— Великий государь изволит шутить, — криво улыбнулся Бомелий, весь скособочившись, — но я хотел лишь сказать, что в таковом настрое она может оказать непочтение и твоему величеству...

— То не беда, оно, может, и к лучшему. Мне норовистых кобылок укрощать любо!

— Да, с ней следует явить твёрдость... может быть, даже слегка наказать? На иных женщин умеренная телесная боль оказывает воздействие терапеутическое, сиречь исцеляющее... и весьма скорое. Всё же я осмелился бы посоветовать выждать ещё день или два...

— Нынче мне и так недосуг — ливонского посла принимать надобно, отъезжает он. Так что пущай пообвыкнет Анастасья да и успокоится... чтобы иначе успокаивать не пришлось!

15

Андрей, сморённый дневной скачкой и вином, крепко спал, когда вошёл Годунов, — пришлось потрясти за плечо.

— Вставай, Андрей Романыч, — сказал он, когда гость раскрыл глаза. — Новость есть, и неладная.

— Что такое? — настороженно спросил тот, будто и не спал вовсе. — Не с Настей ли чего... дурно сон про неё видел.

— Андрей Романыч, невесту твою умыкнули.

Андрей посидел зажмурившись, играя желваками скул, и вдруг с размаху влепил кулак в раскрытую левую ладонь.

— Домешкали, т-т-твою мать!! — крикнул он бешено. — Ну ладно я, дурак, в Коломне околачивался — хотя и чуял, что неладно с этим, — а ты? Ты-то, боярин! Ты ж тут, как рыба в воде, все у тебя на виду, неужто раньше не мог оповестить?!