Государственное управление в России в 2000–2012 гг. Модернизация монетизации

— На этот вопрос вам никто не ответит. Я написал министру Татьяне Голиковой. Конечно, мне не ответили, ну что, ей-богу, разве это возможно?! Я предлагал восстановить должность главного гематолога и назначить на эту должность одного из авторитетных гематологов страны. Специалистов мы найдем. Но мне сказали, что теперь объединили гематологию с трансфузиологией. Это значит, что они объединили балетмейстера с хормейстером! И что, от этого у нас будут лучше петь или плясать?

Я говорю понятные слова. Почему же их не понимает Минздрав? А потому, что с Минздрава спрос не по здоровью граждан, а по направлению денежных потоков, эффективность которых можно оценивать только по снижению смертности при конкретных болезнях.

В советское время мы занялись смертностью родильниц, которая у нас была в 8 раз выше, чем в Европе. Это была трудная борьба, но в результате смертность в Москве снизилась примерно в 3–4 раза. Гематологический научный центр вошел с проектом в Минздрав Союза, министром был Чазов, заместителем министра и руководителем городского здравоохранения столицы Алексей Михайлович Москвичев. Мы организовали с их помощью разъездную бригаду, которая могла быстро приехать в роддом и взять на себя спасение женщины. Родильницы умирали от довольно редкого осложнения, и нажить опыт обыкновенному акушеру было просто невозможно — он видит подобное осложнение, может быть, один раз в жизни. А наша бригада к такой работе готова. И это касается решения любой узкой проблемы. Надо концентрировать там усилия, и все.

Тогда Минздрав был готов воспринять серьезную научную проблему, идти на расходы. Хотя эти траты — мелочи по сравнению с тем, если бы женщина умерла. Потому что сначала она будет обескровлена, потом у нее откажут органы, ей долго будут переливать кровь, наконец, она скончается. На это уйдет гораздо больше и сил, и средств, и нервов. Но мне тогда не пришлось никому ничего доказывать — все всё поняли с полуслова, и мы вместе с министерством работали.

Что теперь? Надо сказать, что за последние я даже не помню сколько лет я не был ни на одной коллегии Минздрава, где бы обсуждалось решение конкретной проблемы. Хотя у нас в Центре, допустим, достигнуты результаты, заслуживающие внимания. Смертность от лимфогранулематоза около нуля, от лимфосарком около нуля. В Москве — по этим же болезням — примерно 50 процентов. А за Москвой? Лучше не спрашивать! Правда, сходные цифры будут в Свердловской области, в Новосибирске. Где еще? Боюсь вам сказать.

Каков же выход из положения? Нам нужно требовать от Минздрава ответственности за сохранение жизни при конкретных патологических процессах, где смерть может быть устранена грамотным лечением. Есть ишемический инсульт, обусловленный атероматозом сонной артерии. Он абсолютно устраним оперативным путем, это полуамбулаторная операция, под местной анестезией. И все, человек здоров. Это конкретное действие при конкретной патологии.

Но Минздрав не может слышать разговоров о конкретных болезнях! Вы же слышали, они не могут из одного региона, где по каким-то причинам дали больше препарата, чем им требовалось, передать в соседнюю область, где не хватает лекарств! Это же сумасшедший дом!

— И при этом говорят, что законодательной базы им для работы достаточно…

— Какая законодательная база! По закону должно быть одно: смерть больного от излечимого заболевания, развившегося в результате нехватки лекарства, есть преступление, которое требует разбирательств. Смерть больного от излечимого заболевания по вине неквалифицированной помощи — должностное преступление, требующее разбирательств. Редкие заболевания (а их очень много) нужно лечить в специализированных учреждениях и для этого надо вкладывать средства в науку, в исследования, в фармпромышленность.

Я вообще не понимаю той войны с наукой, которая возникла в последние 4–5 лет. Этого никогда не было. Научные работники всегда были главной силой Минздрава. Сегодня все наоборот.

А напоследок я вам скажу следующее. Лекарства — оборонная часть стратегии, жизнеобеспечения страны. К чему сегодня мы готовы? Мы технологически не готовы ни к войне, ни к изоляции.

— Что вы имеете в виду?

— Госсекретарем США была заявлена претензия на Сибирь. Всему миру давно уже понятно — Сибирь не нужна Российской Федерации. Она нужна Америке. И заодно там всякие Камчатки и Сахалины. И все вопросы нового мироустройства будут решены.

Госсекретари не бросаются случайными фразами, это не журналисты. Значит, подобная претензия — подготовка захвата или прощупывание сил.

А теперь посмотрим с точки зрения руководства страны: к чему мы сегодня готовы? К тому, чтобы на второй день поднять руки. Ни лекарств, ни технологий, ни медицинской промышленности — ничего нет. Все было, и все — уничтожено. Так какая у нас страна?!.