Государство и политика

Ho не это только справедливо; верно и то, что, кроме мудреца, никто не может ощущать истинного и чистого удовольствия.

Об этом надобно думать так. Удовольствию противополагается скорбь; средину же между тем и другим занимает состояние людей, не чувствующих ни удовольствия, ни скорби. Такое состояние как после скорби знакомит нас с удовольствием, так после удовольствия сближается с скорбью. Из этого видно, что не чувствование скорби само пo себе ни приятно, ни неприятно, а только кажется таким, когда соединяется с скорбью или удовольствием; потому что состояние, ему предшествующее, бывает или неприятное, или приятное. Поэтому ложно мнение тех, кому удовольствие представляется концом страдания, а страдание – концом удовольствия; что, впрочем, видно и из того, что приятнейший запах ощущается без всякой предшествующей скорби, да не оставляет ее и после себя. Итак, в отсутствии скорби нет никакого удовольствия, и те удивительно как ошибаются, которые, будучи свободны от скорбей, думают, будто чрез это самое они уже наслаждаются непрерывным удовольствием. Эта ошибка походит на то, как если бы кто, с самого низкого места восходя на самое высокое, дошел до средины и, вообразив, что он дошел уже до конца, начал снова идти книзу. Если же в отсутствии скорби еще не видно истинного удовольствия и многие телесные удовольствия рождаются от какой-нибудь предшествующей скорби, как например, неприятное чувство голода или жажды прогоняется пищей и питьем, то наслаждающиеся такими удовольствиями не ощущают удовольствий истинных и чистых, а гоняются только за их тенями. От такого заблуждения свободен один мудрец. Кроме того, надобно заметить еще следующее. Между удовольствиями тела и души – то различие, что первыми удаляются какие-нибудь неприятные телесные ощущения, а последними удовлетворяется стремление к истине, проявляющееся в душе каждого лучшего человека. Но всякий согласится, что верное мнение, знание, разумение и добродетель содержат в себе больше истины, чем пища, питье и другие чувствопостигаемые вещи; потому что душа правильнее может назваться истинно сущим, чем тело, которое есть не иное что, как ее отражение. А насколько истиннее ощущаемое и ощущающее, настолько истиннее и самые получаемые при этом удовольствия. Итак, нет сомнения, что жизнь философа, относительно к счастью, должна быть поставляема далеко выше всякой другой. Люди, гоняющиеся за площадными удовольствиями, не могут даже и мыслью постигать этого счастья; потому что они ослеплены страстями. И жизнь их тем хуже и несчастнее, чем далее отступает от порядка, закона и ума. Всего далее отступает от этого жизнь тирана; а всего ближе к этому жизнь мужа дарственного. Поэтому и сказать нельзя, как последний стоит выше первого не только счастьем, но и честностью, и благообразностью, и добродетелью. Р. 583 В – 588 А.