Государыня for real

Сырой воздух джунглей, насквозь пропитанный запахами гниющей листвы, тухлой рыбы и болезни.

Столыпин ненавидел этот воздух всеми бронхами своих легких.

Это был просто вопрос времени — когда же тропики все-таки прикончат его.

Ему удалось выжить после того смертельного укуса. Летающий крокодил! Жук-арахис! Как обидно было бы погибнуть от челюстей бабочки с таким комическим названием!

Он выстоял. Выжил одной только силой духа. Но это была всего лишь единичная победа. Чем закончится следующая битва? А ведь она уже началась. Еще страшнее прежнего.

Эпидемия.

На их маленький отряд спустился гнев индейских богов. По крайней мере, так думали сами индианки. Семен, блестящий выпускник факультета политологии, в совершенстве владевший четырьмя языками, научился понимать несложный диалект яномамо, пока ждал возвращения Мелиссы Карловны и ее антрепренера Гавриила с ежедневных гастролей. Томительные часы «за кулисами», в каноэ, Столыпин коротал однообразно: прислушивался к резким возгласам индианок, ловивших рыбу на обед, и изучал поразительные тропические растения, которые до сих пор видел только на картинках в Интерсетке или в оранжерее. Подумать только, а ведь когда-то он больше всего на свете любил Императорский ботанический сад на Аптекарской набережной. Проводил там все выходные.

Дурак. Лучше бы забрался в морозильник и сидел там, впитывал холод на будущее. Нынешнюю жару уже не было сил выносить.

Три дня назад их спасение из испанского плена закончилось неожиданно. Дождавшись наступления темноты, индианки под руководством Кармен набросились на Гавриила и Мелиссу Карловну и связали их лианами. Яномамо обвинили руководителей турпоездки в обмане. Женщинам не понравилось сидеть в бараке, раны от домашних побоев у них подзажили и беглянки осознали, что скучают по своим законным супругам. Не так уж наши мужчины и плохи, говорили между собой смутьянки. Бьют — значит, любят. Начали даже хвастаться, у кого повреждения тяжелее. Чем серьезнее травма — тем серьезней любовь. Словом, яномамо решили вернуться домой. Попросили Кармен помочь. Бразильянка, которую Семен, очевидно, глубоко оскорбил своим отказом, согласилась. Однако у нее был свой Кодекс чести. Связывать Столыпина Кармен не разрешила. Она все еще была благодарна ему за спасение в Ла-Гуайре. К тому же безвольный, вечно напуганный Семен не представлял для бунтарок никакой опасности.

Мятежницы планировали стартовать обратно, как только рассветет. Но утром Дети Луны проснулись насквозь больными. Легкая простуда, заставившая Карлоса чихнуть пару раз, уложила яномамо на дно каноэ с температурой и страшным кашлем. Мировая история повторялась. Испанская инфлюэнца достала свои старые болотные сапоги, отлично сохранившиеся с шестнадцатого века, и пошла гулять по джунглям Южной Америки. Индианки, привыкшие к летающим и плавающим крокодилам, оказались беззащитны перед крошечными бактериями простенькой европейской инфекции.

И что хуже всего — яномамо были уверены, что боги наказывают их за побег из родной деревни. Побег, отягощенный кражей священного камня Куэка. Они кашляли и молились, молились и кашляли, просили пощады у Луны ночью, а днем забывались тяжелой болезненной дремой.

Вирус не пощадил и Кармен. Ее иммунитет рухнул вместе с надеждой на ответные чувства Столыпина. Страстная бразильянка просто не могла пережить равнодушие любимого мужчины. Как говорит мамуля, «если нервная система нежная, заболеть немудрено».

Мамочка, милая мамочка… Как же она там одна, без него? Семен думал о мамуле постоянно. Огромных трудов ему стоило не говорить о ней каждую минуту.

Алису он тоже помнил, но как-то размыто, неотчетливо. Весь их стремительный лондонский роман, закончившийся спонтанной помолвкой, казался ему теперь чем-то не совсем реальным. Как будто бы он сходил в синематограф и увидел там чудесную, пронзительную мелодраму под условным названием «Апрель в Блумсбери». Они гуляли по Британскому музею, смотрели Микеланджело и Рембрандта, а Семен рассказывал Алисе о том, как искал себя: учился сперва на рекламщика, понял, что не его, перевелся на факультет политологии, пришел на стажировку в Зимний дворец, да так там и остался — Николай Константинович, бывший тогда императором, совершенно неожиданно взял его на службу. Государю ужасно надоел прежний обер-камергер, властный педант, приверженец традиций, который заставлял начальника участвовать в куче статусных мероприятий, которые Николай Константинович терпеть не мог, и не пускал его в Императорский гараж собирать «Фодиатор», который Николай Константинович обожал. В конце концов император стукнул кулаком по столу, что позволял себе крайне редко — да, пожалуй, никогда, — и заявил, что лучше он будет работать с первым попавшимся практикантом, чем с таким замшелым занудой. К счастью, первым государю в коридоре попался как раз Семен.

Алиса смеялась до слез, а потом они купили в киоске фиш-энд-чипс и ели их на скамейке в Рассел-сквере.