Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

— Не знаю. — Орешин, сдаваясь, нерешительно взмахнул костлявой рукой. — Не я один тут… Как другие…

— Больно уж невоздержанный, черт! — с сокрушением промолвил Терентий. — Прямо кипяток! Чуть что не так сказал — берегись, того и гляди, огреет чем попадя…

— Вот это верно! — Кирилл Моросилов оживился. — Однажды я не подвез на ферму соломы — лошадей, что ли, не оказалось в наличии или праздник был, — одним словом, не привез. Так Пашка прибежал ко мне домой — я еще спал, — стащил с постели и вытолкал на мороз босого, в одних подштанниках. «На перине, — кричит, — валяешься у бабы под боком, а коровам подстелить нечего!» Едва дал одеться…

Мотя Тужеркин ринулся на защиту Назарова:

— А с вами только такой и сгодится! На тихих и покорных воду возят! Пашка никакой крепости не устрашится! Ручаюсь больше, чем за себя.

Члены правления развеселились:

— Матвей за дружка в огонь и в воду!

Аребин кивнул Моте, и тот, смекнув, быстро выбежал в сени.

Павел вошел в комнату, сел напротив стола, покрытого праздничным кумачом, расстегнул телогрейку.

Бухгалтер с важностью посмотрел на Павла.

— Владимир Николаевич Аребин предложил назначить тебя опять заведующим МТФ. Правление поддерживает…

Плотно сжатые губы Павла горьковато покривились от внутренней усмешки.

— Благодарю за доверие. Но я на эту должность не пойду.

— Это почему? — вырвалось у Орешина.

Неожиданный отказ Павла озадачил и Аребина.

— В чем дело, Павел?

— Не желаю больше ходить в дураках! — Сунув между колен ладони, сдавив их, Павел сидел, нахохлившись, замкнутый, сосредоточенный. — Я соглашусь взять на себя МТФ только в том случае, если правление примет мой ультиматум.

— Ого! — Наталье нравился прямой мужской разговор.

Орешин вытянул шею, как всегда, когда пытался казаться строгим.

— Какой такой ультиматум?

— Вот какой: вы потребуете больше молока? Да? И правильно! Иначе зачем держать на дворах столько коров. А где его взять? Половина коров старые, беззубые, ждать от них молока бесполезно. Их надо заменить. И не только коров! Свиньи у нас тоже старые, холостые, беспородные, поросят приносят мало… У доярок собственные коровы дают молока по двенадцати литров, а колхозные — по полтора. Свои ухожены, обласканы, а эти запущены, до этих им дела нет. Уговоры, угрозы, ругань — впустую.

— Кнутом их, шилохвостых! — сердито вскрикнул Терентий: он не любил женщин. — Сойдутся в круг и начинают сплетни вить, всех одной веревкой опутают!

— Что ты сказал? — Наталья с угрозой обернулась к Терентию. — Я вот скажу бабам, они тебе покажут — «кнутом»! Ты своих коней стегай кнутом, старый лошадник!

Голос Терентия сделался мягким, почти нежным.

— Я своих лошадок пальцем не трону: лошадки, Наташа, умные, покладистые, работящие. А что бабы? Может, перед ними колени преклонить? — Конюх кисло ухмыльнулся. — Стар я и хром, мне это трудненько…

— Зачем кнут, зачем колени?! — Мотя Тужеркин снялся с табуретки и подлетел к столу, оживленный, с шалой улыбкой во все лицо. — Ты покажи им рублик, дядя Терентий!

— Рублик? — Терентий в запальчивости потянулся к Моте через стол, чуть было не опрокинул чернильницу; черные усы ощетинились. — Я и сам, Матвей, до страсти рад поглядеть на него, на миленького. Тоскую по нем с самой юности. А он, рублик, в очи мне сверкнет, а в руки идет к другому.

«Презренный, ненавистный рубль! — подумал Аребин, слушая этот шутливый спор. — Ради рубля столько совершалось подлостей, преступлений! Какие низменные чувства будил он в человеке: алчность, подлоги, воровство!.. Теперь же этот рубль будет моим добрым и надежным помощником в работе — рубль честный, трудовой…»

В это время в комнату вошла Дарья Макарова.

Следом за ней перевалились через порог трое ее ребятишек; на младшем были ботинки — правый надет на левую ногу.

— Не ругайте меня, что без спросу пришла. Нужда пригнала.

Нужда, по всему видать, полюбила Дарью навсегда и следовала за ней как тень. Но женщина выносила ее мужественно, не жалуясь.

— К вам я. — Дарья пододвинулась к Аребину. — Коптильникова-то сняли, вот беда… Он посулил мне леску. Три венца подгнили совсем, избенка набок села. Что делать — ума не приложу…

— Кто посулил, тетка Дарья, с того и требуй! — неуклюже пошутил Мотя. — А избенка твоя если сейчас села, то жди: скоро ляжет.

— Ох, ляжет, Матвей! — подтвердила Дарья. — Придавит, кой грех!

Аребин взглянул на ребятишек; они стояли вдоль стены рядком, лузгали семечки. Он узнал от Павла, что муж Дарьи, Леонтий Макаров, в минувшую войну был ранен в грудь осколком; вернувшись домой, долго хворал и года два назад умер, оставив на руках жены пятерых детей.

— С избами прямо беда! — пробасил Кирилл Моросилов. — Не успеют справить избу, года два-три постоит — и, глядишь, низ уже подгнил.

— Дерево сырое, некрашеное, фундаментов нет, вот и сыплются бревна — труха… — Терентий сочувственно вздохнул: у самого дом тоже не новый.

Аребин знал, что в колхозе леса нет, но твердо заявил:

— Дадим, Дарья, лесу. И венцы подвести поможем.