Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

И отметил про себя: «Кто еще поможет ей, если не мы? Надо съездить в райплан, узнать, сколько выделено для нас леса; с лесхозом завести отношения, леса много потребуется… Дворы, фермы, амбары, школа — все лес, лес… А здание правления? Этот дом когда-то принадлежал кулаку Оськину, еще тогда, в тридцатом году, перенесли его сюда; так он и стоит, скрипит весь, кряхтит, шатается, как старый дед…»

Павел Назаров, указывая на Дарью, сказал, как всегда, страстно, неспокойно:

— Ей за ее работу, за отношение к колхозной скотине не то что три венца — золотую избу возвести не жаль!

Лицо ее засветилось надеждой, помолодело и похорошело.

Аребину в эту минуту до невозможности сильно захотелось сделать эту женщину счастливой, счастливой навсегда.

Дарья не уходила, медлила, переминаясь посреди комнаты.

— Вы уж не сердитесь, Владимир Николаевич. — Она виновато понурилась, озираясь. — Не одна я к вам. Девки за мной погнались, прямо отбою нет… — И кивнула на дверь.

Аребин поспешно выбежал на улицу.

Через минуту комната наполнилась шумом, стало тесно. Доярки столпились у порога. Мотя исподтишка ущипнул Нюру Блинову; девушка взвизгнула тоненько, потом засмеялась, отбиваясь от его рук.

— Тише, ты! — шикнула на нее строгая и суховатая Анастасия. Она чуть выступила вперед. — Узнали, что вы тут заседаете, и вот пришли… — Она умолкла и оглянулась на подруг.

— Ну, ну, смелее! — Аребин тихонько притронулся к ее руке, теребившей концы платка.

— Чтобы про нас вы не забыли. Ведь без интересу работаем.

И сразу — словно прорвалась запруда — захлестнули Аребина выкрики; женщины плотно оцепили его.

— Рученьки обломали, а все зазря! — Молодая доярка поднесла к его лицу широкие, с негнущимися пальцами ладони.

Другая добавила с состраданием:

— Из жалости к скотине ходим!

— Совесть удерживает, а то бы давно забросили дворы!

Нюра Блинова заявила бойко и категорично, как отрезала:

— Больше я так, задарма, работать несогласная! Ищите другую дурочку!

Терентий Рыжов, оправившись от внезапного налета доярок, встал и притопнул хромой ногой.

— Замрите! Раскудахтались, курицы! Высказывайтесь по очереди. Сплетни вить пришли или решать важные проблемы? — Усмирив женщин, он сел.

— Спасибо, что пришли, — сказал Аребин.

— Да ведь мочи нет терпеть дольше! — мягко, словно бы оправдываясь, проговорила Дарья. — Ничего ведь не получаем, Владимир Николаевич. Коровы запущены, молока не дают…

— Я же говорил. — Павел отодвинулся от стола к женщинам, как бы подчеркнул этим, что он с ними заодно.

— Решайте что-нибудь, товарищ Аребин. — Доярки с надеждой смотрели на председателя.

— Уже решили, — сказал он и оглянулся на Орешина, на Моросилова. — Решили выплачивать вам по пятнадцать копеек за каждый надоенный литр молока.

Орешин удивленно привстал.

— Владимир Николаевич!..

Аребин приподнял руку, и Орешин опустился, достал платок и стал вытирать вспотевшую лысину.

Женщины переглянулись настороженно, с недоверием.

— Неужто правда, Павел? — шепотом спросила Дарья и оглянулась на ребятишек.

— Правда, — сказал Павел.

Мотя Тужеркин по-бабьи всплеснул руками, потешаясь.

— Теперь они, Владимир Николаевич, сами останутся голодными, доярки, а коров ублажат!

— А как же! — живо отозвалась Дарья. — На коровушек-то молиться будем: выручай, милая… — И неестественно, суматошно заторопилась: — Идите, бабоньки, не станем мешаться тут…

Нюра Блинова ввернула, смеясь:

— Идемте скорее, а то раздумают, урежут нашу зарплату!

После ухода женщин сразу стало как-то пустовато и тихо. Терентий Рыжов с недовольством пошевелил кисточками усов, кашлянул.

— Это ты, Владимир Николаевич, зря ляпнул, погорячился…

Орешин, быстро прикинув в уме заработок доярок, хмыкнул с сомнением:

— Да, пятнадцать копеек — многовато. Договорились ведь по двенадцати платить…

Наталья, обернувшись, сердито вырвала у него счеты.

— Для тебя, Орешин, каждая копейка — многовато. Хоть раз взгляни на дело не по-бухгалтерски, а по-человечески! Думаешь, легко обслужить десять — двенадцать коров? С зарей встань, с зарей ложись. Ты руки у доярок видел?..