Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

— Наталья Ивановна права, — сказал Аребин. — Из-за копеек упрямиться неразумно. И я не погорячился, Терентий… — Неистовое волнение вдруг овладело им; он вместе с табуреткой придвинулся к Рыжову и Орешину. — Вы только подумайте, товарищи… Самое священное у человека — это его труд. Он был обесценен. В человеке оскорбили, унизили труженика, то есть совершилось противоестественное, страшное деяние против человека. Артель стала ему не матерью, а мачехой… Вы видели: они не опустили рук. Они добиваются. Наши люди вообще никогда не вешают головы. В радости или в горе они прибегают к единственному, неиссякаемому источнику жизни — к партии. Партия признала и исправила допущенные в сельском хозяйстве ошибки. Она сейчас стоит стеной за интересы крестьянина-труженика… — Аребин передохнул, удивляясь себе: никогда он не говорил таких громких, таких возвышенных речей, а сейчас до страстного нетерпения захотелось высказаться. — В стране совершались революции. В огне сражений сгорали люди. Ленин разработал величайший план колхозной жизни. Для кого? Для кого мы с таким упорством, с такой верой строим коммунизм? Для человека же! Чтобы ему, простому человеку, лучше жилось. Чтобы он был богат и духовно и материально. Быт его чтоб был светел и чист. У доярок нет другого пути для обогащения, для улучшения жизни, кроме труда в колхозе. Так надо этот труд ценить. И если мы с вами, дорогие товарищи, будем работать по старинке, народ нас не потерпит, он нас сбросит и поставит на наше место других руководителей.

— Верно, — промычал Павел сквозь сцепленные зубы: боялся закричать от распиравших его грудь чувств; он чиркнул ребром ладони поперек шеи. — Ух, вот так верно!..

— И ультиматум Назарова резонный! — все так же взволнованно продолжал Аребин. — Старую, захудалую скотину держать глупо, убыточно. Заменим. Не сразу, не в один день, даже не в год, а заменим. — Он подошел к сидящему Павлу сзади, обе руки легли ему на плечи. — Принимайся за работу, Павел, со всей решительностью, на какую только способен.

— Решительности ему не занимать! — не без гордости заявил Мотя Тужеркин, все более осваиваясь и смелея. — Зачем меня-то позвали? Терпенья нет ждать.

— Тебя? — Терентий прищурил глаз от едкого дыма цигарки; Мотя побаивался пристального взгляда старика и сейчас чуть попятился к порогу. — Обсудили мы гаражные ваши дела… Негодный человечишко машинами заведовал, выпивоха, хват, сам в новых щиблетах с калошами, а машины разуты-раздеты, ржавеют… Коптильников держал его из корысти. Мы завгара сняли. Я предложил на его место тебя, Матвей! Парень ты старательный, а к строгости привыкнешь…

Мотя сдержал возглас удивления, длинной ногой нащупал табуретку и сел; крапины веснушек побагровели.

— Что ты, дядя Терентий!.. Я не знаю… Вот если…

— Что если? — спросил Орешин насмешливо. — И у тебя ультиматум?

— Нет, что вы!.. — Мотя вдруг вспотел. — Не смогу я. Ну, куда мне… Восемь машин!.. — И замялся, испуганно озираясь.

Павел Назаров, чуть пригнув голову, мрачно наблюдал, как Мотя в волнении то приподымался, то опять садился. Затем резко обернулся, громко и отрывисто скомандовал:

— Встать!

Мотя, сорвавшись, вытянулся — руки по швам; в нем мгновенно проснулся ретивый ефрейтор: грудь вперед, глаза, устремленные на командира, выражали готовность «сложить голову, а победы достичь».

Павел отчетливо проговорил:

— Выполняйте, что вам приказывают: принимайте автопарк!

— Есть принять автопарк! — хрипло гаркнул Тужеркин и пристукнул каблуками ботинок.

Павел улыбнулся:

— То-то же!.. А то — «не знаю»…

— Вот, видать, как надо беседовать с тобой, Матвей! — крикнул Терентий, закашлявшись от смеха.

Мотя смущенно ухмыльнулся:

— Он меня врасплох взял. Рявкнул так, что мертвый встанет! А ультиматум у меня тоже будет, я тоже не дурак… — Но предъявить его Мотя не успел.

В комнате стало душно: накурили. Наталья Алгашова растворила окно.

— Ленька Кондаков идет, — известила она и оживилась, кивнула Аребину: — Теперь держитесь, Владимир Николаевич.

Аребин тоже повернулся к окошку.

Огибая пруд, к зданию правления сбитой, решительной группой приближались молодые парни.

— Кто такой Кондаков?

— Бригадир механизаторов. — Орешин с неприязнью поморщился. — Ленька наверняка сломает весь порядок заседания. Три года назад из армии вернулся…

— Дисциплина армии его не коснулась, — вставил Мотя Тужеркин и покосился на Павла, как бы ставя себя в пример: вот я впитал живительные соки армейской дисциплины.

— Что он за человек? — спросил Аребин.