Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

— Мы сил на работе не жалеем, — сказал он, едва разжимая зубы. — Ну а после работы, после молотьбы, пыльной пашни, в зимние вечера что для нас есть? Может быть, в кино идем, в клуб повеселиться, в музыкальном кружке на трубе сыграть? Ничего подобного! Развлекайтесь, как умеете. Мы и развлекаемся… — Ленька передохнул, придвинулся ближе к Аребину. — Вы, Владимир Николаевич, пришли к нам сейчас с какой целью? Поговорить, как мы проводим молодое наше время, как веселимся? Нет ведь. Хотите склонить нас делать для колхоза кирпичи. Верно? Опять работать… — Он оглянулся на приятелей, кучкой стоявших у порога, как бы спрашивая у них, правильно ли он говорит. — Согласны. Станем прессовать кирпичи. Пускай колхозники чинят печи. А нам-то что от этих кирпичей? Какая радость? Лежать и греться на горячих печах? Мы не старики…

— Построим клуб… — начал Аребин, но Ленька, обрывая его, крикнул:

— Врете! — Ярость исказила его лицо, он схватил свой кистень и хрястнул им по столу; кто-то из девушек испуганно вскрикнул. — Врете! — повторил Ленька глуше и осторожно положил кистень на прежнее место. — Каждый председатель только и делал, что кормил нас обещаниями. Клубный сруб поставили двенадцать лет назад. Мой старший брат надеялся погулять в новом клубе. Не дождался. Второй брат мечтал повеселиться и потанцевать в клубе. Не дождался. Председатели в колхозе меняются, а сруб не меняется, как стоял, так и стоит возле пруда, сгниет скоро… — Ленька внезапно замолчал, его азарт, о котором говорил Мотя Тужеркин, погас, взгляд прояснился, и со всей отчетливостью Ленька увидел непроницаемо спокойное лицо Аребина.

— Я за других не отвечаю, Леня. — Аребин поднял на парня глаза. — Если будешь махать вот этой штукой, то думаешь, и клуб, и школа, и все, что нужно для молодежи, само по себе возникнет? Нет. На, убери свое оружие. — Аребин подвинул кистень на край стола. — Да, я пришел к вам за помощью. Но такой помощи, со злобой пополам, как твоя, Ленька, нам не нужно, с такой помощью ничего хорошего не создашь. Только покалечить можно, как вот этот стол…

Шура Осокина попробовала задержать Аребина:

— Не обижайтесь на него, он не думает, что делает, с кем говорит… — Толкнула Леньку в спину, властно приказала: — Извинись перед Владимиром Николаевичем.

Ленька непримиримо дернул плечом, Аребин грустно улыбнулся:

— Грубить, Шура, легко, а для извинений надо мужество. — Он взглянул на Леньку Кондакова, на его друзей, таких рослых, здоровых и наглых, и почувствовал, как его затрясло от возмущения.

— И почему вы все время требуете? — крикнул он, обращаясь к Кондакову. — Почему вам все должны приготовить, все построить, все дать — веселитесь, пожалуйста?! А вы сами, такие здоровенные, черт бы вас побрал, сделали что-нибудь для себя? Клуб для вас, вы его и стройте. Он бы давно готов был, если бы вы этого захотели!

Неожиданные и гневные слова Аребина озадачили ребят, а Ленька Кондаков, покраснев, зажмурился; на переносье блеснули капельки пота.

— Я прошу вас, ребята, — уже мягче закончил Аребин. — Помогите нам: научитесь делать кирпичи, научитесь класть стены, штукатурить — у вас будет и кино, и клуб, и школа. Я вам ручаюсь. Колхозу потребуется много квалифицированных рабочих…

Ленька Кондаков стоял у стола, понурив голову, нелепо держа в руках свой кистень, и тяжело, угрюмо молчал.

24

В полуночной мгле по неясной грани горизонта огромным медно-рыжим колесом прокатилась, как бы подпрыгивая на буграх, запоздалая луна; оторвавшись от вершины холма, она грузно повисла над венцом, кинула на поля багровую полосу, зыбко стекающую к Козьему оврагу. Обрызганные лунной краснотой, качались, тихо позванивая, колосья вызревающих хлебов. Тишина стояла глубокая, недвижный воздух изредка колебался от внезапных и неведомых толчков, и теплая волна, наплывая, окатывала Аребина с головы до ног, била в лицо горьковатым и грустным ароматом черноземных, нагретых на солнце комьев. Неслышно падала роса, и от прогалин и низинок, пронизывая духоту, тонко струилась свежесть.

Выйдя из читальни, Аребин медленно прошел по безмолвному проулку за село, в поле. Он не мог определить, правильно ли вел себя с Ленькой Кондаковым, не лучше ли было за его дикий порыв, за удар по столу осадить его, а заодно отобрать и отправить кистень майору милиции Бурлакову. Конечно, Ленька не кроткий ягненок, в нем сидит тот дьявольский, затопляющий душу русский азарт, который не позволил бы ему покориться… Какая действенная сила, стихийная, мятежная, скрыта в молодой душе! Тратится она чаще всего впустую… Кому же, как не им, молодым, браться за небывалое, за трудное… Бригадир механизаторов — и с кистенем. Невероятно! Надо что-то делать… Пусть поработает трактористом.

За селом, у мостика через овраг, Аребин остановился, услышав позади мелкие торопливые шаги — приближалась женщина в светлом платье. Аребина как будто кто-то легонько толкнул в грудь, он не узнал, а догадался: шла Наталья. Он чуть отступил и зажмурился, словно от внезапной боли или от предчувствия чего-то неизбежного — то ли беды, то ли большой радости.