Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

Навалившись грудью на кабину, Павел стоял в кузове мчащейся машины. Навстречу неслись облака. Клубясь, упруго выгибая бока, они сталкивались и расходились в небе, налитые белым сиянием. И ветер, с размаху бьющий в лицо, тоже представлялся белым; он как бы раздвигал губы Павла, невозможно было сдержать улыбку. Тяжкая ноша гнула Павла к земле — и ее сняли; душа снова расправляла крылья. Все в мире неузнаваемо изменилось: поля пламенели зеленее, чище, сочнее, солнце расшвыривало свое звонкое золото щедрее, деревни казались краше, уютнее. В груди Павла разлилась живая, непривычная теплота. Не терпелось повидать Шуру; торжества своего он ей, конечно, не покажет, известит о случившемся небрежно: ведь он был убежден в справедливом исходе…

Сзади, нагоняя машину, скользила облачная тень; она уже зацепилась за борт и влеклась по дороге, казалось замедляя ход грузовика, а Павел почему-то боялся, что тень, налетев, захлестнет и погасит свет. Эта тень напомнила ему Прохорова: он еще долго будет гнаться за ним, как эта тень, будет цепляться и замедлять ход его жизни.

Мотя Тужеркин, как назло, притормаживал перед каждой канавкой, точно вез больных. Перевесившись через борт, Павел, торопя, стукнул Тужеркина в плечо.

— Пересаживайся на телегу, если не можешь управлять техникой! Гони быстрее! Прямо на Козий овраг держи!..

— Учи своих доярок коров доить! — саркастически заметил Мотя, на секунду обернувшись. — У тебя душа под облаками парит, так и я должен за ней тянуться? Закажи себе вертолет…

Но газу прибавил.

Аребин, сидевший в кабине между Мотей и Орешиным, подмигнул Павлу: понимал его состояние.

Грузовик подкатил к Козьему оврагу, Павел выпрыгнул из кузова почти на ходу. Оглядевшись вокруг, он ахнул от изумления: правый берег трудно было узнать.

Выстроились недавно сколоченные сараи для просушки сырого кирпича, невысокие столбы подпирали соломенную кровлю. Рядом с ними темнел пресс; гусеничный трактор Леньки Кондакова мерно подрагивал от рокота мотора, по натянутому, стремительно скользящему приводному ремню пробегала зыбь. За сараями выкладывали врытые в берег две калильные печи; старым, опытным печникам помогали молодые ребята — ученики. Парни и девушки копошились и в открытом карьере лопатами наваливали глину в вагонетку и по узеньким рельсам везли к прессу, вываливали ее возле транспортера. Огромный винт, подобно мясорубке, мял, перемешивал и вдавливал глину в узкую четырехугольную, в форме кирпича, горловину. Пандик Лизаров время от времени опускал на сплошную глиняную ленту счетверенный нож: после каждого взмаха на стол ложились четыре синеватых сырых кирпича. Их относили под навес и укладывали штабелем, в елочку, на ветерок.

К машине, возле которой стояли Аребин, Орешин и Мотя Тужеркин, неторопко приблизился старший Аршинов, Папий, в фартуке, заляпанном глиной, с засученными рукавами, в рукавицах, — он клал печь; волосы его повязаны платочком, черная борода присыпана сизой пыльцой.

— Хорошо помогают ребятишки, Владимир Николаевич. Просто не нарадуюсь. Надолго ли хватит у них пороху, не знаю.

Бросив на полдороге вагонетку с глиной, подбежал Ленька Кондаков, без рубашки, в кепочке на кудрях; солнце уже успело горячо лизнуть его: лопатки, грудь, плечи заалели.

— Пороху у нас хватит. — Он надежно защищал своих. — Но надолго не рассчитывайте. Сто тысяч кирпичей отштампуем, и хватит. На клуб перейдем. Я хорошо понял вас, Владимир Николаевич: спасение утопающих — дело рук самих утопающих…

— Не совсем точно, но и за это спасибо, Леня. — Аребин ласково оглядывал сердитого парня. — Надень рубашку, а то сгоришь.

Мотя Тужеркин, словно коня, похлопал Леньку по упругой, бугристой спине.

— Нет такого огня, на котором сгорел бы Ленька Кондаков!

Папий Аршинов всей грудью повернулся к печам.

— Денька через четыре закончим кладку. Возите дрова, Матвей Романович. Пускай подсыхают…

Услышав такое уважительное обращение, Мотя приосанился.

— Дрова, дядя Папий, можете считать, что на берегу.

Павел Назаров немного постоял, оглядывая кирпичное производство, затем кинулся к прессу, отодвинул Пандика Лизарова и, схватившись за ножи, с силой надавил на глиняный «поток». Четыре кирпича послушно легли на стол. Павел бережно, будто новорожденного, взял в руки кирпич, мягкий, с влажными синеватыми гранями, и подошел к Аребину.

— Видали? — Он словно бы не доверял своим глазам. «В таком колхозе да свой кирпич — это же чудо!» — говорил жаркий его взгляд.

Смущенно, робко Павел попросил Тужеркина:

— Будь другом, съезди за Шурой Осокиной.

— До двора сто шагов, буду я машину заводить!..

— Тогда сходи. Пожалуйста…

— Не пойдет она к тебе.

— Уговори.

Тужеркин невнятно проворчал, наморщив утиный нос:

— Вот еще дело!.. — Но отказать не смог: взгляд гвардейца и грозил и умолял, — и нехотя поплелся в сторону дворов.

Павел ждал неподалеку от грузовика, позади размеренно сотрясался и скрежетал пресс, выдавливая и выкладывая на стол все новые и новые кирпичи. Безотрывно Павел следил за Тужеркиным.