Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

Аребин взглянул на Наталью растерянно, с испугом, — именно теперь, когда нужно расстаться с ней навсегда, он осознал, что всерьез и крепко к ней привязан. Он замялся. Наталья легонько подтолкнула его:

— Иди. Ничего… — И когда он сперва неуверенно, а затем все решительней и быстрее стал удаляться от нее, она проговорила:

— Вот и ответ на мои требования. Вот и конец. Уезжать! Сразу же! Немедленно!..

Над головой все плотнее смыкались сумерки. Озноб, поднявшись от промокших ног, охватил плечи. Наталья побрела в село, бесприютная, заброшенная, одинокая во всем мире, тяжело неся свою тоску, свою боль. Она явственно представила себе встречу Аребина с семьей: порывистые объятия, звучные поцелуи, светившиеся счастьем взгляды. Ей стало жутко, холодно — хоть беги и грейся у чужой радости…

С бугра Аребин уже бежал. Его волнение походило на недоброе предчувствие.

За углом избы Алены Волковой он остановился передохнуть и усмирить дрожь. Перед освещенными окошками стоял грузовик. Старуха ворчливо выговаривала Тужеркину:

— Непутевый ты мужчина, Матвей! Как женишься, хлебнет горя с тобой жена. Эко закатился! Тут человек, ожидаючи вас, исстрадался вконец. А вам хоть бы хны, погуливают в столицах. Небось этот грамотей-то, Костянтин, везде свой нос совал, светил очками во все щели…

— Отвяжись, старуха! — с глухим раздражением откликнулся Мотя. — Без тебя тошно. — Он возился в кузове, прикрывая брезентом груз.

Сердитое ворчание Алены сменилось певучим заботливым воркованием.

— Вот и опять ты тут, Гриша. Иди-ка в избу, сынок. Папка твой скоро придет, узнает, что ты здесь, и прибежит.

Услышав имя сына, Аребин рывком оттолкнулся от угла. Алена обрадованно воскликнула:

— Вот он и явился! Вот и свиделись отец с сыночком…

— Папа? — с изумлением прошептал мальчик; он как будто не верил, что перед ним действительно отец. — Папа! — уже радостно повторил он и протянул руки. Аребин подхватил его и так судорожно сдавил, что мальчишка жалобно пискнул.

— Мальчик мой, сынок! — пробормотал он прерывисто; затем ищущим взглядом обвел крылечко, окна избы, кабину грузовика. Алена вытирала передником навернувшиеся слезы: была растрогана встречей. Мотя Тужеркин сидел на борту кузова, мрачно молчал, точно виноват был в том, что Ольга не приехала.

— А где мама? — спросил Аребин сына.

— Мама в Москве осталась, — бойко ответил мальчик. — Она тебе письмо прислала…

У Аребина вдруг ослабели руки. Это закутанного Гришу он принял за Ольгу. Он чуть было не уронил мальчика.

— Как же она отпустила тебя одного?

— Я не один. Со мной приехали дедушка и дядя Матвей. Вот он…

Мотя поспешно полез в карман и вынул письмо.

— Не поехала, Владимир Николаевич, — сказал он. — Уговаривал. На работе у нее нелады. А мальчишку доставили в целости и сохранности. Держал себя молодцом… — Подавая Аребину письмо, он доложил скромно: — Почти все достали, Владимир Николаевич, привезли…

Алена не удержалась:

— С кем поехал-то — с Костянтином Назаровым! Он кого хошь заговорит, что твой адвокат!..

— Это верно, со стариком можно за дело браться. — Мотя мотнул головой и усмехнулся. — Если, говорит, я слягу и умру, то ты, говорит, Матвей, будешь за все в ответе. Я, говорит, в трех войнах уцелел, ты же обязательно доконаешь меня своей ездой, а я, говорит, человек полезный для общества. Мучитель, говорит, ты!..

Не дослушав Тужеркина, Аребин прошел в избу; приблизился к лампе и разорвал конверт. В записке Ольга сообщала о том, что ее огорчают сложившиеся в доме обстоятельства: работницу подыскать не может, другой Нюши не найти, да в Москве и не прописывают никого; Гришу в лесную школу устроить не удалось, и для мальчика лучше всего провести лето в деревне рядом с отцом; расставаться с сыном ей тяжело и горько, но дед Константин и Матвей — очень хорошие люди, и с ними ей отпускать Гришу не страшно. «Пускай будут прокляты все, кто разбил нашу с тобой жизнь, а что жизнь наша разбита, я поняла окончательно — ее теперь не склеить…»

Аребин осторожно положил письмо на краешек стола и застыл в оцепенении, глядя на огонь. Вот и развязка всему. Этого и следовало ожидать. Возможно, все это к лучшему…

Чуть запрокинув голову, Гриша с недоумением смотрел в лицо отцу.

Из-за борта машины вывернулся Павел Назаров.

— С приездом, Матвей! Расплачивайся за деда, он кости пересчитывает, целы ли…

Алена предостерегающе подергала его за рукав.

— Не шуми, у Владимира Николаевича горе.

— Подумаешь, горе! — буркнул Павел жестко. — Такая жена тяжелее камня на шее.

— Эх, герой! На чужое-то горе легко махнуть рукой — чужое. В таком разе каждый храбрец. Но тебе, Пашка, это не к лицу. Ты какой год с горем в обнимку живешь?

— Пятый пошел, — подсказал Мотя, хмыкнув.

— Вот то-то и оно. Отыми у тебя это горе — и осиротеешь.

Алена дотронулась до самого больного места Павла.

— Ты моего горя не знаешь — и не лезь! Разговорилась!

— Я молчу, Паша, — с неискренней кротостью промолвила Алена. — Но и ты о чужом горе помалкивай, если сердце твое не способно его понять…

— Я знаю, что говорю.

Мотя Тужеркин выпрыгнул из кузова и тихонько приоткрыл окно.