Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

— Вот и все. — Она с надеждой посмотрела на Мотю. — Удастся жизнь, буду благодарить тебя, Матвей. А если…

Мотя перебил ее:

— Что «если»? Ругать будешь? — Он глубокомысленно помолчал, потирая подбородок. — Думаю, не придется. Да я тут и ни при чем. Вы все равно поженились бы, это неизбежно. Мы только ускорили созревание вашего взаимного интереса. О счастье ты сказала… Научной формулы счастья нет. Каждый составляет для себя свою формулу в зависимости от маневра в жизни, от состояния ума. Вот, к примеру, Шурей Килантев: стащил три мешка пшеницы, напился до бессмысленности в глазах — и счастлив. А я составил для себя другую формулу счастья…

Шура резковато оборвала его:

— После доскажешь о своей формуле! Поехали! — Повернулась к чулану. — Мама, тетя Таня, поехали!

— Идем, идем, — отозвалась Лукерья. — Видишь, из родительского-то дома не чает вырваться, прямо горит от нетерпения.

Павел, погруженный в свои мысли, очнулся от того, что Алена Волкова долбила его сухонькими косточками пальцев в грудь. Он легко, как пушинку, отмахнул ее от себя. С бугра бросился к дому. Возле крыльца ударился плечом о ствол ветлы, в сенях споткнулся, дверь распахнул рывком, на всю ширину. Встал, омытый волной света, страшась перешагнуть порог, сжимая в дрожи запрыгавшие пальцы; дыхание как будто оборвалось…

— Чего стоишь? — Мотя Тужеркин, как хозяин и устроитель этого знаменательного торжества, расхаживал по избе, самодовольно ухмыляясь. — По ту сторону порога ты холостой, по эту сторону — женатый. Прыгай скорее через барьер; каждый из нас совершает одну и ту же глупость, отважно преодолевая этот барьер.

Остальные молчали. Константин Данилыч, поблескивая очками, посмеивался в бородку. Мать радостно обернулась к сыну, комкая в руках посудное полотенце. Катькины ребятишки попятились назад, сбиваясь возле матери. Тонкие губы Лукерьи покривила скупая снисходительная усмешка.

— Где это видано, чтобы мать дочь свою, невесту, к жениху в дом приводила! А я привела и на стыд не поглядела. Вот какая я злая-то… — И притворно всхлипнула: — Не обижай ее, Паша, она беззащитная, как голубица, вся в меня…

Павел подошел к Шуре, опустился, уронил голову ей в колени; плечи его дернулись то ли от вздоха, то ли от стона. Шура осторожно коснулась пальцами его волос.

36

Председательский дом был отстроен. Непривычный для глаза, с высоко поднятой кровлей, под которой врезана была летняя комнатка-мансарда, горделиво красовался он на улице Сердовинка, желтый, как бы излучающий сияние. На виду его избы словно робко съежились и поблекли, посерели. Стаи ребятишек вились тут с утра до ночи, и на углы уже легли нацарапанные углем или мелом их каракули. Гриша Аребин отталкивал ребятишек:

— Уходи! Не смей писать! Это наш дом!

Прохожие невольно задерживались возле нового строения и с нескрываемым изумлением подолгу озирали его со всех боков.

— Конечно, он городской человек и должен жить по-городскому, — замечал один уважительно к хозяину этого дома.

Второй вздыхал не без зависти:

— Ничего не скажешь, культура. Поживем — увидим, авось и мы себе поставим такие, когда разбогатеем. И мы, может, пошикуем напоследок жизни.

— Дожидайся! — скептически усмехался третий. — Завтра перед тобой двери настежь — входи, шикуй!

— Эх, не зажировал бы наш вожак в таких-то хоромах!

— Владимир Николаевич вроде не из таких. Не настаивал, сами приневолили. Пускай живет. А зажирует, так конец простой: вот бог, а вон порог, катись к чертовой бабушке! Власть свою проявить сумеем.

Мотя Тужеркин, Терентий Рыжов, Орешин и даже Алена Волкова, считавшие себя закадычными приятелями Аребина, со дня на день ждали приглашения на новоселье. До смерти хотелось поглядеть, не зашатаются ли стены и не обвалится ли потолок от веселья, от буйной пляски; но все они знали, что случится такое событие не раньше, как судьбы Аребина и Натальи Алгашовой окончательно совьются в одну веревочку.

В середине сентября Аребин, проводив сына в школу, отправился на заседание правления колхоза, назначенное на десять часов. По дороге он вспомнил весь свой разговор с Гришей.

— Кого ты думаешь пригласить сегодня на свой день рождения? — поинтересовался он. Мальчику исполнилось семь лет.

Гриша, не задумываясь, заученно перечислил:

— Федю Зайцева, Сашу Етуткова, Ромашку, Любу Осину… — Помолчал озадаченно, потом с разочарованием спросил: — А разве не в новый дом пригласим гостей?

— Там же голые стены, ни стола, ни стула. Надо хоть обставиться немного, тогда и приглашать.

Мальчик обвел взглядом тесную Аленину избенку.

— А здесь не повернуться… — И вдруг, запрокинув голову, радостно просветлев, посмотрел в лицо отцу. — Папа, а можно, я приглашу тетю Наташу? Знаешь, я, пожалуй, буду ходить к ней готовить уроки. У нее и другие ребята собираются. Она для нас патефон заводит, книжки читает… И вообще пусть она провожает меня в школу. А то бабка Алена все крестит меня, когда я ухожу, десять раз скажет, чтобы я старался, чтоб серпики приносил — так она пятерки называет, — чтоб не озорничал.

— Бабке хочется, чтобы ты хорошо учился, хорошо себя вел. Что же в этом плохого?