Граф Сардинский: Дмитрий Хвостов и русская культура

Но печальные мысли и элегические резиньяции были ему несвойственны. Он сам испытывал какое-то чувство удивления по поводу своей долгоживотности и искал ей философическое обоснование. Еще в 1815 году Хвостов переложил известную басню Лафонтена о восьмидесятилетнем старике и трех юношах («Le Vieillard et les trois jeunes Hommes»). Молодые люди советуют начавшему «разводить» сад старику бросить эту пустую затею и готовиться к переходу в мир иной, оставив другим дальние надежды и большие замыслы. На это хвостовский «старичок» разумно отвечает:

Все тихо здесь растет и скоро исчезает;Полезно провести оставший в жизни деньНикто меня лишить здесь не имеет права;Потомству моему труды мои – забава,Я внучатам готовлю тень.Вы завтра мните жить, как можно поручиться,Что завтра то опять к нам возвратится?Ни вам, ни мне оно,

Поверьте, в крепость не дано.От всех закрыт поход на берег Ахерона;Ни сроку назначать, ни дня нельзя учесть.Случится, может быть, что на ладью ХаронаМне дряхлу старику удастся после сесть;Быть может, что мой взор померкший и унылойС зарею встретится над вашею могилой.

Так, разумеется, и случилось:

Погибли юноши! – один дурак влюбился

И застрелился,Другой ухлопан на войне,А третий жизнь скончал морей на дне.Старик доколе жив остался,О них воспоминал – и часто сокрушался [РБ: 803].

Почти двадцать лет спустя, незадолго до своей кончины, Дмитрий Иванович дважды опубликовал любопытное воспоминание об умиравшем у него на квартире Суворове, озаглавленное в первый раз «Любовь к продолжению жизни». «Однажды утром, – рассказывает граф, – Альпийский Герой был один на один с Графом Хвостовым и завел весьма издалека речь о своей болезни». Дело было за неделю до смерти полководца. Добрый Хвостов на вопрос умирающего, выживет ли он, отвечал утвердительно. Великий воин, «как тонкий и замысловатый человек», согласился с ним, но тут же спросил: «А если я останусь жив, сколько лет проживу?» – «Пятнадцать лет», – громогласно и решительно заявил Хвостов. Тут умирающий Герой «нахмурил брови, показал сердитый вид, плюнул и сказал: “Злодей! Скажи тридцать”». «Сия достопамятная быль, – заключал Хвостов, – ясно открывает, сколько каждый человек животолюбив!» [Хвостов 1833: 588–590].

Это воспоминание наводит старого Хвостова на серьезные размышления. Почему так хватается за жизнь человек? Ответ поэт находит в собственных творениях. «Сия непреложная истина, с давних времен известная, напоминает нам стих Лафонтена, в басне “Дровосек и Смерть”, также басни наших знаменитых писателей сего рода на сие содержание и наконец певца Кубры, который, говоря о преимуществах Поэта по смерти, заключает:

Приятно в поздних жить летах,А хочется пожить здесь доле [Хвостов 1833: 590].

Тут, можно сказать, двойная автоаллюзия – на переведенную Хвостовым басню Лафонтена «Дровосек и смерть»:

Смерть все напасти прекращает,Но люди свет не любят покидать –Чем умирать, скорей страдать [Хвостов 1802: 12], –

и на собственное стихотворение «Врачу моему Кн. Дашкову в Ноябре месяце 1814 года» («Хвала тому, кто быстро косит…»):

Ты запретил мне преселитьсяВ подземны хладныя места,Где мерзнет кровь, молчат уста,И где нельзя повеселиться.

Пускай заранее поетСвою Гораций громку славу;Но льзяли променять забавуНа похвалы безвестных лет?Не спорю, Музы! в вашей воле:Судите о моих стихах:Приятно в поздных жить веках;А хочется пожить здесь доле [Хвостов 1817: II, 116–117].

Замечательно, что из всех русских писателей Хвостов чуть ли не единственный, кто всегда с любовью и благодарностью описывает докторов[124].

В программном стихотворении «Родовой ковш» он поднимает кубок в честь российских врачей: