Граница. Библиотека избранных произведений о советских пограничниках. Том 2

Вернувшись к костру, Ичан поставил тунчу на огонь, скрестив ноги, сел на своё место, стал потягивать чай, быстро и сосредоточенно обдумывая, что ему делать. Задержать Хейдара сейчас значило обрубить все нити, связывающие его с теми, кто его послал. Но эти его наставники, видимо, были недалеко, иначе так смело Хейдар не говорил бы, да и фашистская газета в руках Хейдара выглядела убедительно. Что делать? Как-то надо сообщить пограничникам, и в то же время Ичану очень не хотелось ввязываться в эту историю.

Начнут и с одной и с другой стороны щипать, от Ичана только шерсть клочьями полетит, как от овцы в пору стрижки, и закатают его, теперь по справедливости, прямым ходом опять в Воркуту. Наконец Ичан нарушил молчание.

— Хейдар-ага, — сказал он, — ты мне всё так честно, от души рассказал, газету показывал, про Мелек Манура говорил, давай и я тебе скажу, что я думаю…

Он видел, как, сдвинув брови, приготовился слушать старик.

— Ты уже немолодой человек, Хейдар-ага, — продолжал Ичан. — Восемь лет был там, куда за свои деньги никогда бы не поехал. А ты что, опять туда собрался? Наверное, что-нибудь там забыл? Зачем тебе «Мелиюне Иран», Мелек Манур, ханы Кашкаи? Паси овечек, как я пасу, радуйся, что солнце светит, родники воду дают, кури свой терьяк! Живи спокойно! Зачем тебе голову под топор класть? А ты сам кладёшь и меня зовёшь… Придет сюда Мелек Манур, а кызыл-аскеры[45]

прогонят его. А? Что тогда? Опять какой-такой Шапошников на допрос позовёт? Теперь уж в протоколе все будет правда. И поедём мы с тобой туда, откуда приехали. Дорога знакомая, только назад не вернёмся…

Ичан, считая, что слова его мудрые и справедливые, ждал, что скажет старик.

Хейдар не ответил. Поднявшись с кошмы, сел, нахмурился, долго смотрел в костёр. Что он там видел? Думал ли о том, о чём сейчас говорил Ичан, или терьяк показывал ему какие-нибудь сны в открытых глазах?

Красные блики от колеблющегося пламени двигались по его лицу. Он и сейчас был красив, этот Хейдар: орлиный нос, выпуклые глаза, плотно сжатый рот. Только вот ранние морщины оплели его лицо, а так и в свои пятьдесят пять лет Хейдар — настоящий орел. Правда, не мылся, не чесался давно. Терьяк курит. Да и не курит, на проволоке смолит: усы и борода как паленая кошма. В глазах усталость. Не-ет, уж не орёл старый Хейдар. Сидит, опустив голову и плечи, как будто ему сто лет. Даже не замечает, что Ичан так пристально смотрит на него.

Долго длилось молчание. Наконец Хейдар, еще раз тяжело вздохнув, нарушил его:

— Никому не скажу, Ичан, тебе скажу. Ты честный человек. Мы с тобой прожили трудное время, ты меня не выдашь, ты мне друг. Думаешь, это я придумал против кызыл-аскеров идти, сельсоветы, ГПУ ругать? Нет, Ичан, приказали… Аббас-Кули приказал… За горло берёт… Его бичак[46]

уж щекочет мне девятое ребро…

Ичан слушал, затаив дыхание, зная по опыту, что сейчас Хейдар начнет рассказывать свою историю. Но теперь эта история, давно известная Ичану, приобретала вдруг совсем неожиданный смысл.

Помолчав, Хейдар продолжал:

— Восемь лет назад перегнал я через гулили корову, хотел подороже Советам продать, хлеба купить, вернуться домой. Аббас-Кули согласился провести меня через гулили, сам знаешь, что из этого вышло. Дома осталась Патьма, она ждала ребёнка, две девочки, сынок — оглан Барат-али… Для Патьмы темной талью закрылся солнечный свет: ни коровы, ни хлеба, ни мужа. Как она смогла одна такую семью прокормить? Где они сейчас? Живы ли? Ничего не знаю… Освободился, — продолжал Хейдар, — ну думаю, ни за что не дадут мне пропуск в погранзону, чтобы семью искать: война! А я из лагерей! Ты знаешь, Ичан, дали! Большой начальник, погранкомиссар, полковник Артамонов сам меня нашёл. «Плохо ты сделал, Хейдар, — говорит, — что с Аббасом-Кули через гулили пошёл, но мы теперь знаем, что ты никакой не кочахчи, бедный человек. Давай, Хейдар, ищи свою семью, узнавай, где она. Надо будет, и за кордон к себе пойдёшь, мы поможем». Вот это, Ичан, сердце моё огнём нечёт. Как я против полковника пойду, когда он меня, как брата, принял?.. Сказали мне, в ауле живёт наша старая Сюргуль, пошёл к ней. Она знала Патьму, когда та ещё девочкой была. Говорю: «Салям, баджи! Коп-коп салям Сюргуль-ханум, как живёшь, как твоё здоровье, не знаешь ли, где моя семья?..» «Ай, — говорит, — я про свою семью не знаю, где она, что я могу сказать о твоей?» Потом подумала и говорит: «Иди в пески к Дождь-яме, что рядом с колодцем Инженер-кую. Там тебя встретит один человек, он знает». Не поверил я, говорю: «Зачем меня, старого, в пески посылать, я и здесь скоро помру. Хочу перед смертью в глаза Патьме, детям своим посмотреть».