Гражданская война в Испании. 1931-1939 гг.

Падение Бильбао усилило накал и без того жарких споров о религиозной составляющей Гражданской войны в Испании. Республиканские настроения басков, которых даже самые горячие сторонники националистов считали «ярыми христианами в Испании», заставили всех католиков задуматься, кому и чему они верны. В начале весны два очень известных французских католика Франсуа Мориак и Жак Маритэн издали манифест в защиту басков¹

. Разрушение Герники лишь усилило позиции тех, кого правая французская католическая пресса окрестила «Красные христиане». 15 мая в Риме два доминиканских монаха из Испании, брат Карро и брат Бертран де Эредиа, выпустили памфлет, опровергающий идею, доминировавшую в «слишком большом количестве домов католиков», что в испанской Гражданской войне можно сохранять нейтралитет. Ибо это означало признание равных прав и для «убийц, предавших Бога и Отечество». Грех, как и преступление, не имеет никаких оправданий. Архиепископ Вестминстерский описал эту войну как «яростную битву между христианской цивилизацией и самыми жестокими язычниками, когда-либо осквернявшими мир». «Обсерваторе романо» привела цифру в 16 500 убитых монахов, епископов и священников, и папа официально объявил всех погибших священников мучениками. Тогда Клод ель написал свою знаменитую оду «Испанским мученикам», строчки которой стали ответом на трактат одного из агентов националистов в Париже. 1 июля Маритэн ответил статьей во французской «Нэвель ревю Франсэз», в которой назвал тех, кто убивал бедных «христовых детей» во имя религии, такими же преступниками, как и те, кто из-за ненависти к религии убивал священников.

В тот же день, 1 июля, испанские иерархи во главе с кардиналом Гомой, архиепископом Толедо, предприняли необычный шаг, направив совместное письмо «Епископам всего мира»²

. В нем они объясняли, что не хотели «вооруженного плебисцита» в Испании, хотя тысячам христиан «пришлось на свою ответственность взять в руки оружие, дабы спасти основы религии». Они утверждали, что с 1931 года законодательная власть пыталась «изменить испанскую историю таким образом, который противоречил потребностям национального духа». Коминтерн вооружил «революционную милицию для захвата власти». Таким образом, Гражданская война имеет теологическое обоснование, оправдывающее ее³. Епископы припомнили замученных священников и успокоили себя тем, что когда их враги, «совращенные дьявольскими доктринами, принимали смерть от руки закона», то в подавляющем большинстве обращались к Богу своих отцов. На Мальорке только два процента умерли не раскаявшись; в южных регионах таковых было не больше 20 процентов. В заключение епископы назвали движение националистов «большой семьей, которая принимает к себе всех граждан». Несмотря на это замечание (которое было бы более уместно в устах Хосе Антонио), они добавили, что «были бы первыми, которые выразят сожаление, если безответственная автократия парламента будет заменена еще более жестокой диктатурой, не имеющей корней в народе». И наконец, они оправдали (хотя в сдержанных выражениях, дабы не создалось впечатление, что они ищут компромисса) баскских священников, хотя те не слушали «голоса церкви». Письмо это не подписали ни архиепископ Таррагоны (который, без сомнения, не был согласен с его идеями), ни архиепископ Витории⁴. Последний прелат, оказавшийся за пределами страны, возглавил баскских священников. Это неправда, утверждал он, что в националистской Испании существует свобода религии (даже немцы жаловались на преследования протестантов), неправда, что смертные приговоры выносились лишь после суда. Несмотря на его главенство среди других епископов, испанские иерархи обвинили перед папой баскских священников в том, что они действуют как политики и носят оружие. Те ответили, что никто из них не примыкал как священник к Баскской национальной партии и не брал в руки оружие. Но 28 августа Ватикан формально признал «бургосскую власть» – как ее называл британский Форин Офис – официальным правительством Испании. В столицу Кастилии прибыл папский нунций. Следовательно, теперь любой католик, вставший на сторону республики, или те, кто, как Маритэн, считал, что церковь должна соблюдать нейтралитет, могли считаться врагом.