Гражданская война в Испании 1936–1939

Трудно определить, насколько Хемингуэй был подвержен влиянию руководящих партийных кадров и советских советников, от которых получал важные сведения. Специалисты принимали его всерьез, это искажало его видение, и он уже не возражал предоставить им нравственный карт-бланш в борьбе за республику. Взять хотя бы его нелепые заявления, что «Бриуэга займет место в военной истории наряду с другими решающими мировыми сражениями» или что республика «колошматит мятежников» – можно было подумать, что речь идет о войне янки с рабовладельцами Юга… В его важнейшем произведении «По ком звонит колокол» настойчиво звучат отзвуки Гражданской войны в США. Этот роман, написанный сразу после поражения республики, полон восхищения профессионализмом коммунистов и наряду с этим эгоистичного либертарианства самого автора. Герой, Роберт Джордан, один из альтер эго самого Хемингуэя, спрашивает: «Можно ли найти еще народ, вожди которого были бы такими истинными его врагами?»

Были другие писатели, чей идеализм гораздо больше страдал от наблюдаемых ими событий. Симона Вейль, поддерживавшая анархистов, пришла в уныние от волны убийств на востоке Испании – особенно удручил ее случай с 15-летним фалангистом из Пины, пойманным на Арагонском фронте и расстрелянным после того, как Дуррути час убеждал его изменить политические взгляды, а потом дал время подумать до утра. Стивен Спендер, написавший «Стихи из Испании», был потрясен казнями в Интернациональных бригадах и вскоре после этого вышел из компартии. Оден, воодушевленно описывавший в конце 1936 года социальную революцию и мечтавший служить в бригаде «скорой помощи», вернулся из Испании молчаливым и явно разочарованным. Правда, он менее чем за месяц сочинил длинную поэму «Испания 1937» со знаменитой строчкой «но сегодня борьба» и пожертвовал свой гонорар организации медицинской помощи Испании. Последующая критика этого произведения Оруэллом настроила поэта против его собственного труда.

Не все писатели поддерживали республику. За националистов были Шарль Моррас, Поль Клодель, Робер Бразийяк, Анри Массис и Дрие ла Рошель, а также южноафриканец Рой Кэмпбелл, сочинивший длиннейшую эпическую поэму «Цветущая винтовка», признанную непримиримо расистской. Ивлин Во, сказавший, что поддержал бы Франко, будь он испанцем, оговорился: «Я не фашист и не стану им, если будут другие альтернативы фашизму. Вредно представлять неизбежным такой выбор». Эзра Паунд назвал Испанию «эмоциональным пиром для шайки дилетантов с размягчением мозга», а Хилэр Белок, сторонник националистов, описывал тамошнее сражение как «пробу сил между еврейским коммунизмом и нашей традиционной христианской цивилизацией». Тем не менее большинство опрошенных Нэнси Кунард для сборника «Writers take Sides» («Писатели определяются») так или иначе заявили, что выступают против Франко. Самюэль Беккет ответил: «UPTHEREPUBLIC!» («Республика, вперед!») Американцы Уильям Фолкнер и Джон Стейнбек просто заявляли, что ненавидят фашизм, другие уточняли, что поддерживают ту или иную фракцию республиканцев. Олдос Хаксли высказал несогласие с коммунизмом и симпатию к анархизму (отчего Нэнси Кунард, симпатизировавшая коммунистам, отнесла его к нейтралам)[595]. НКТ-ФАИ пользовались также поддержкой Джона Дос Пассоса, Б. Трейвена и Герберта Рида.

Республика побеждала при помощи Коминтерна в пропагандистской войне, а коммунисты тем временем одерживали верх в конфликте в левом лагере. Большевистский переворот в России ставил их в уникальное положение «владельцев единственного в мире маяка надежды». Как заметил Бертран Рассел, любое сопротивление или возражение «клеймилось как предательство дела пролетариата. Критика анархистов и синдикалистов забывалась или игнорировалась, восхваление государственного социализма позволяло сохранять веру, что есть одна великая страна, осуществившая чаяния первопроходцев»[596]. Трехсторонний характер гражданской войны в Испании можно было считать эхом Кронштадтского мятежа против большевистской диктатуры в 1921 году. Через три года, когда на ужине 250 левых интеллектуалов в честь Эммы Гольдман она оказалась единственной, кто решительно осудил коммунистический режим, ее поддержал один Бертран Рассел. Остальные сидели молча, кто в потрясении, кто в смущении. Даже Рассел написал потом, что «не готов отстаивать какое-либо альтернативное правление в России».