В своих окончательных приказах по атаке на Мадрид Франко подчеркивал необходимость сосредоточения сил. 23 октября «Юнкерсы-52» бомбили Хетафе и впервые – сам Мадрид. «Из города бегут все, кто может бежать, – записал на следующий день в своем дневнике Кольцов. – Бегут всеми способами высокие чиновники и богачи. Осталось только четыре-пять корреспондентов. Вечером на улицах хоть глаз выколи. Всюду патрули, проверяют пропуска, стало опасно ездить невооруженным. Неожиданно приехал из Парижа Арагон, с ним Эльза Триоле»[439]
.Еще через четыре дня националисты взяли Торрехон-де-Веласко, Сесенью, Гриньон. 28 октября Ларго Кабальеро, выступивший с удивительным радиообращением, призванным поднять боевой дух, раскрыл планы республиканцев: «Слушайте меня, товарищи! Завтра, 29 октября, наши танки и артиллерия откроют на заре огонь по противнику. Затем наши самолеты сбросят на них бомбы и расстреляют из пулеметов. Во время атаки с воздуха наши танки ударят по самому уязвимому флангу неприятеля, сея в его рядах панику… Теперь у нас есть танки и авиация! Вперед, товарищи фронтовики, героические сыны рабочего класса! Победа будет за нами!»[440]
Следующим утром, как он и сказал, 15 танков Т-26 под командованием красноармейца Павла Армана атаковали Сесенью: это было острие первой смешанной бригады Листера. Павел Арман был любителем риска, в Испании он проявлял героизм, позднее был арестован сталинской властью; погиб в бою (под Ленинградом. –
Застигнутая врасплох пехота националистов отступила, кавалерия Монастеро понесла серьезные потери. Но отряд «регуларес» поджег при помощи самодельных зажигательных гранат три танка, пятую часть танков Армана. Этот бой был объявлен победоносным, Арман удостоился звания Героя Советского Союза – однако на деле атака завершилась полной неудачей, так как люди Лестера не сумели или не захотели догнать ушедшие вперед танки. Присутствовавший при этом Кольцов попытался понять, что пошло не так. «Листер стоял в двери домика в Вальдеморо и ждал возвращения группы. Он, морщась, объяснил, что сначала его подразделения двигались хорошо, но через полтора километра устали и сели. Потом они кучками рассеялись среди холмов. Потеряв из виду танки, пехота на главной оси остановилась, потом двинулась дальше, достигла Сесеньи, наткнулась там на слабый огонь и повернула назад… Пока танкистов поздравляли, бинтовали и кормили, они тихо спрашивали, почему от них отстала пехота»[442]
.В начале ноября Ларго Кабальеро снова попросил анархистов вступить в правительство, так как они были самой крупной группой, сражавшейся с националистами. Другие партии Народного фронта поддержали эту попытку покончить с антигосударством внутри государства. С ними был согласен президент Асанья, чья неприязнь к анархистам восходила к инциденту в Касас-Вьехас, приведшему к падению его первого правительства.
Вожаки НКТ-ФАИ снова оказались перед фундаментальной дилеммой: они не верили в способность государства изменить свою природу, какой бы ни была политика его лидеров, но одновременно они были крайне обеспокоены растущей силой коммунистов. Федерика Монтсени, интеллектуалка из ФАИ, позднее объясняла американскому историку Бернетту Боллотену[443]
: «В то время мы видели только реальную ситуацию: коммунисты в правительстве, а мы – вне его, и все возможности, все наши достижения находились под угрозой»[444].НКТ-ФАИ потребовали для себя пять министерских постов, включая финансы и оборону, чтобы защитить себя в двух сферах, где они чувствовали наибольшую уязвимость. Им пришлось, впрочем, согласиться на четыре портфеля, причем не самые главные: Министерства здравоохранения (прежде бывшее генеральной дирекцией), юстиции, промышленности и торговли. Синдикалисты, такие как Орасио Прието, секретарь Национального комитета НКТ, новый министр промышленности Хуан Пейро и Хуан Лопес, ставший министром торговли, уговорили «пуристов» принять этот компромисс. Федерика Монтсени, отбросив подозрения и отцовские предостережения, стала первой в Испании министром-женщиной[445]
. А Гарсиа Оливер проявил себя весьма необычным министром юстиции: при нем отменили штрафы и уничтожили старые уголовные дела.