Грехи Брежнева и Горбачева. Воспоминания личного охранника

Свободные люди свободной страны. А главное – сыты, одеты, обуты. С голодными же соотечественниками штампованные вопросы не проходят. Кроме усталости и забитости они еще очень чувствуют правду: когда их спрашивают по форме, а когда – по существу. Они видят по телевидению Генерального каждый день, его слова, одни и те же, знакомы им. Если бы он искал ответы по существу, жизнь вокруг была бы другой – они понимают это.

Лидер страны привык общаться с народом, а не с людьми. Вообще, а не в частности. Это открытие я сделал для себя в один из дней в Крыму. Горбачев шел с моря и по пути повстречал электриков – сотрудников местного отдела. Он изменился в лице и резко сказал мне:

– Если подобное повторится, я покину эту дачу!

Никакого разговора с ними у него не было и быть не могло. Одеты они были аккуратно, он тоже, как все на отдыхе – в шортах и рубашке.

Просто они прошли по Его территории – заповедной.

Но ведь и шли – по делу, не гуляли. Произойди это при Брежневе, он, не объявлявший себе демократом, спросил бы запросто: «Что случилось, хлопцы?»

А ведь это был тот самый народ.

Куда легче быть своим среди иностранцев, чем среди сограждан.

Самым, пожалуй, забитым оказался народ в средней России.

– Ну, что вы хотите мне сказать? – спрашивает высокий гость, выходя из машины.

Кто-нибудь из проверенных, подставленных:

– Чтоб войны не было, Михаил Сергеевич.

Анекдот. У него дома пусто, едва концы с концами сводит. Весь мир вокруг него – в достатке, сыт и весел. А у него забота: чтоб войны не было.

Зато когда в Литве рабочий прямо в глаза сказал правду о желании литовского народа государственной независимости, Горбачев оскорбил рабочего недоверием: поет с чужого голоса.

Как же надо не знать свой народ, чтобы все представлять в перевернутом виде: подставного собеседника принимать за истинного и наоборот. Чем оборачивается подобная слепота, наглядно подтвердили дальнейшие события в той же Литве: пролитая кровь и – все-таки независимость и суверенитет.

Более откровенно вели себя сибиряки, северяне. На заводах и фабриках, на улицах и площадях люди иногда говорили то, что думали: нет детской одежды, обуви, продуктов питания. Горбачев указывал на местного секретаря обкома партии:

– Вот он, обращайтесь к нему.

Разворачивался и уходил.

Демагогия. Что может местный руководитель? Чтобы хорошо жилось в этом городе, надо, чтобы хорошо жилось в стране. А страна-то разваливалась! Иногда Горбачев, понимая это, говорил, что то-то и то-то делается не так, говорил с пафосом и гневом, но как бы со стороны, как будто руководитель – не он.

Когда после жалоб и просьб местные начальники уводили Горбачева, тут же объясняли ему:

– Это известные в городе жалобщики. Мы их много раз принимали, для них уже столько сделано – все никак не уймутся.

Очень часто народ жаловался на произвол местных властей. В Хабаровске люди прямо говорили о Черном, первом секретаре обкома:

– Его сажать надо! Его место в тюрьме!

В ответ – та же партийно-демократическая демагогия:

– Вы же теперь сами хозяева! Плохой? Вот и сместите его. Что вы все указаний из Москвы ждете? У нас – гласность и демократия. Сами и наводите порядок.

Больше всего жалоб было на жилье. Строили медленно и плохо во всей стране.

– А что вы от меня хотите – квартиру? Ну не может же Генсек везде разъезжать и квартиры раздавать.

Нефтяники Тюмени попросили снабдить их валенками и теплыми куртками, без этого невозможно работать. Горбачев официально заверил их: обеспечим, все сделаем. И – ничего не сделал. Минуло много месяцев, едва ли не год, когда в Москву пришло от нефтяников письмо: по-прежнему не в чем работать.

Откровенно говоря, я в подобных поездках смысла не видел. Ну, помочь иногда нельзя, помогать надо всей стране, а не счастливцам, которым выпало увидеть тебя в лицо. Но хотя бы узнать народные беды, те проблемы, которые надо решать в первую очередь. Но в том-то и дело, что и этого он узнать не мог и не пытался, потому что очень быстро обрел манеру задавать людям вопросы и тут же самому на них отвечать. Он говорил и не слушал, диалог превращал в монолог.

– Ну как у вас тут настроение? – бодро спрашивал он в сибирском городе и, не ожидая ответа, сам же сразу и отвечал: – По глазам вижу, что хорошее.

И далее шло обычное, накатанное: «браться за дело», «пора», «хватит уже».

Для того чтобы высказаться самому, необязательно ехать за тысячи километров с огромной свитой. Высказался бы в Москве, в любом из кабинетов, услышала бы вся страна.

Но главное, как мне кажется, ему нечего было сказать людям по существу. Вот его речи:

«Наступила пора еще более активных действий, и это сегодня главное» (15 октября 1985 года).

«Все зависит от нас, товарищи. Настала пора энергичных и сплоченных действий» (8 марта 1986 года).

«Хотел бы еще раз повторить: нужно действовать, действовать и еще раз действовать – активно, смело, творчески, компетентно! Это, если хотите, главная задача момента» (27 января 1987 года).