Грехи и подвиги

Эдгар Лионский (это оказался действительно он) покачал головой. Он был не в боевом облачении, однако одетый в простые холщовые штаны и широкую рубашку выглядел, пожалуй, еще крупнее и крепче: тонкая ткань обрисовывала его железные плечи, а широкий вырез открывал налитую мускулами шею. Лицо юноши давно и прочно покрыл красивый южный загар, с которым выгодно контрастировали его волосы и к которому очень подходили его черные блестящие глаза.

– Королева не звала меня, мессир! Я пришел к вам.

– Так. И надолго? Я как раз от королевы-матери, и мы не закончили с ней разговора.

– Я могу прийти в другое время.

– Да нет. Когда говорят мужчины, женщина может и подождать. Заходи в шатер, сир рыцарь! И выпей со мной по стакану вина: я собираюсь отнести его к матушке и хотел бы знать, насколько хорош его вкус. Заходи же, на солнце слишком жарко.

И он повелительно подтолкнул молодого человека ко входу в свое жилище.

Глава 7. «Я, милостью Божией, король…»

Эдгар, войдя в просторный шатер Ричарда, смущенно взял с одного из ларей кувшин, на который указал Львиное Сердце, наполнил два серебряных кубка и почтительно подал один из них королю. Тот залпом выпил вино и прищелкнул языком:

– Только ради этого вина стоило завоевывать Кипр! Ну, так что у тебя ко мне? Я слушаю.

Идя сюда, Эдгар твердо решился быть откровенным, но сейчас, под пронзительным взором Ричарда, вдруг смешался. Ему ясно вспомнился огонь ярости, который он видел в этих темных, не карих, но скорее густо зеленых глазах там, на ристалище, и душу кольнула холодная игла страха. Однако отступление было теперь невозможно: если он не скажет всего, что хотел сказать, то будет презирать себя до самой смерти, когда бы она ни наступила.

– Ваше величество! С тем, что я должен вам рассказать, мне, верно, надлежало бы вначале прийти к королю Франции, но случилось так, что именно вы дали мне важное поручение в Мессине, которое я сумел исполнить, именно с вами я дважды посмел выйти на рыцарский поединок, значит, именно вам и должен сознаться. По крайней мере, вам первому!

– Ты говоришь загадками! В чем ты собираешься сознаваться?

– В преступлении, за которое полагается смертная казнь, насколько мне известно.

И так как Ричард ничего больше не спросил, лишь изумленно глядя на Эдгара, тот выдохнул с решимостью отчаяния:

– Ваше величество, я не рыцарь! Я обманул всех и вас первого.

Король продолжал молчать, глядя на молодого человека с каким-то странным выражением. Но это был определенно не гнев, и Эдгар продолжал, на одном дыхании:

– Мой отец действительно благородный человек и знатный рыцарь. Его зовут барон Раймунд Лионский, и это он позволил мне взять его родовое имя, когда благословил уйти в крестовый поход. Моя мать, которую барон Раймунд встретил после смерти своей супруги и сильно полюбил, была дочерью кузнеца, и отцова родня никогда не позволила бы ему с ней обвенчаться. Поэтому я вырос в доме деда, и тот обучил меня своему ремеслу. Но барон при этом всегда нам помогал, а мне даже сумел дать некоторое образование. Наш предок – дед моего отца и мой прадед – знаменитый Эдгар Овернский, герой первого крестового похода. Я прочитал у отца старую рукопись: там сир Эдгар, в честь которого меня окрестили, рассказывает о своих подвигах, о жизни рыцаря и о священном долге защищать нашу христианскую Веру. И я понял, что не смогу прожить всю жизнь в своей кузнице – моя кровь закипела, я уже ничего не мог поделать с собой. Конечно, было бы честно пойти в поход простым воином, но ведь воин должен идти в войсках своего сеньора, а кто бы взял меня? Отец уже стар и не воюет, а мой друг и молочный брат Луи Шато-Крайон беден, ему не собрать себе дружины. Я готов быль стать его оруженосцем, но он не согласился бы на это: мы всю жизнь дружим как равные, и он никогда не напоминал мне, что один из нас – граф, а другой – бастард! И я стал преступником, присвоив себе достоинство рыцаря! Хотя высокой чести, которую это звание дает, смею сказать, наверное, все же не опозорил.

Эдгар умолк. Все это время он смотрел в лицо короля и видел в этом лице лишь напряженное внимание. Закончив, молодой человек вдруг сообразил, что должен был бы произнести свою исповедь, встав на колени перед Ричардом, однако он об этом позабыл, а падать на колени сейчас казалось уже глупым, если не трусливым: получится, что он вымаливает пощаду.

Ричард понял, что рассказ окончен, и некоторое время, казалось, что-то сосредоточенно обдумывал. Потом вдруг слегка ударил себя ладонью по лбу: