Грехи в наследство

— Точно говоришь! Пашка укатил после школы в Москву учиться, да там и остался, а я на фабрику пахать пошла. У него что за заботы были? Ручку держать да книжечки почитывать, а я тут хлебнула. То в дневную смену, то в ночную... — Женщина безнадежно махнула рукой: — Что тут говорить? Дура и есть дура. Пашка, когда еще первый год на каникулы приезжал, по-прежнему по мне сох. Мне бы сообразить — раз человек в Москве учится, так из него уж точно что-то путное выйдет. А я, дурища, красотой своей гордилась да носом вертела. Повстречалась одно лето, да и бросила. Мол, зачем мне этот задохлик, если вокруг целая толпа ухажеров вертится, не ему чета. Ну и Степка, змей, конечно, подсуетился. Ни на шаг не отходил. А мне и лестно! Степка был местный заводила, в нашем районе вся шпана его слушалась. Парень собой видный, крепкий. Обнимет, так кости трещат... Ну и что с того? Что он, этот Степка? Баламут! Покрутил любовь и бросил. Тоже потом в Москву укатил. А с тех пор, как мамаша его, Октябрина, померла, вообще в наши трущобы глаз не кажет.

— Так вы и Степана Можейко знаете?

Женщина насмешливо хмыкнула:

— Чего ж мне его не знать, если мы все в одной школе учились? Пашка, Степка, Гришка и я.

— А Гришка — это кто?

Недовольная, что ее перебили, Зинаида раздраженно буркнула:

— Видела ты его. Стакан клянчил.

То, что лохматый Гришка некогда учился в школе, в голове не укладывалось. Казалось, он так и родился стариком. Пока я пыталась сжиться с этой информацией, хозяйка с упоением предавалась воспоминаниям: — Крепко мы все дружили. Вместе по улице болтались, вместе уроки делали. Пашка, конечно, тихоня и слабак был, но мозговитый. И очень упертый. Если чего хотел, всегда добивался, чтобы по его было. Костьми, бывало, ляжет, а на своем настоит. Однажды целую зиму проболел, отстал, конечно. Говорили, на второй год ему оставаться придется. Так он, представляешь, ночами сидел и зубрил! И что ты думаешь? К концу года опять лучшим в классе стал! Мы-то со Степкой другие были и учились через пень-колоду. А Пашка... тот кремень! Сам зубрил и нас заставлял. Каждый вечер меня к Степке тащил уроки делать.

— А почему именно к нему?

Зинаида сначала вроде удивилась вопросу, потом принялась обстоятельно излагать:

— А к кому? Ко мне нельзя было, у меня пили. К самому Пашке тоже. Мы Ольге Петровне мешали.

— Мешали?

— Ну шумели, болтали, а она вечерами работала. Картинки рисовала и по выходным на рынке продавала. Подкалымливала, понимаешь? Жить-то нужно было. У нее пацан рос.

— Мать Павла Юрьевича умела рисовать?!

— А чего это ты так удивляешься? Умела! И карандашом, и красками рисовала. У нее очень даже хорошо получалось, и людям нравилось. Заказчики, случалось, даже домой приходили, но она не умела с людьми ладить. Нелюдимая, все больше молчком да молчком. Сколько раз моя мать ее учила: будь побойчей, улыбнись лишний раз человеку. От тебя не убудет, а он денежку-то охотнее выложит. А ей — что хрен по деревне! Упрет глаза в пол и отмалчивается. Высокомерия в ней было много.

— Где она научилась рисовать?

Зинаида уставилась на меня с недоумением. Похоже, никогда раньше над этим вопросом она не задумывалась.

— Насколько мне известно, она была сиротой, — заметила я. — Девчонкой приехала из деревни в этот город и поступила работать на фабрику. Где она могла научиться рисовать?

— Понятия не имею. Только мне кажется, Ольга Петровна всегда рисовала.

— Сколько лет вы ее знали?

— Да всю жизнь! Когда мы сюда въехали, мне три года было, а они с Пашкой здесь уже жили.

— Она никогда ничего о себе не рассказывала?

— Да я ж тебе объясняю, молчунья она была, твоя Ольга Петровна! Нелюдимка!

— Понятно. Ну так что там с уроками? Вы начали рассказывать, что уроки всегда делали у Степана.

— Точно. Из всех нас только у одного Степки и можно было собираться. Октябрине, Степкиной матери, все было по фигу. Шумим, пол затопчем, картошку, что она себе с сыном сварила, съедим, ей все нипочем. Веселая была, легкая...

Зинаида замолчала, уйдя мыслями в далекое прошлое, где она сама была беззаботной девчонкой, а жизнь казалась простой и длинной.

— А все равно ее тут не слишком любили, — задумчиво проронила она.

— Почему?

— Потому, что на других не походила. С виду вроде как все, а все равно другая... Со всеми была Октябрина в хороших отношениях, а дружить ни с кем не дружила. Если кто из баб к ней на минутку забегал, принимала приветливо. Помощи попросят — сделает все, что может. А вот чтоб самой к кому просто так зайти... ну, по-соседски... никогда! А уж про то, чтоб посидеть, душевно поговорить да на жизнь, как водится, пожаловаться, тут и говорить нечего. Чуралась Октябрина компаний. Говорю ж, сама по себе жила. Ну и еще бойкая чересчур была. На мозоль себе наступить никому не давала, и это тоже не всем нравилось. И к тому ж еще гулящая...

— Гулящая?