Грешница

Маура посмотрела на детективов, стоявших по ту сторону стола. Барри Фрост, как всегда, отличался нездоровой бледностью и стоял чуть поодаль, как будто приготовился сбежать. Сегодня вскрытие осложнялось не трупным запахом, а возрастом жертвы. Риццоли стояла рядом со своим напарником с выражением решительности на лице, и ее хрупкая фигурка буквально утонула в безразмерном хирургическом халате, который ей выдали. Она встала прямо у стола, всем своим видом говоря: "Я готова. Я все выдержу". Такую же решимость Маура наблюдала среди женщин-хирургов. Мужчины могли называть их суками, но она-то знала, какие они – сильные женщины, которые с таким трудом добивались признания в мужской профессии, что поневоле переняли самодовольную и дерзкую манеру своих коллег-мужчин. Риццоли хотя и держалась гоголем, но все равно волновалась, и это было заметно по ее лицу. Оно было бледным и напряженным, а под глазами темными кругами отпечатались следы усталости.

Йошима направил свет лампы на сверток и встал в ожидании у лотка с инструментами.

Одеяло было мокрым, и пока Маура осторожно разворачивала его, на стол капала ледяная вода. Крохотная ступня, которую она уже видела сегодня, снова выглянула из-под мокрой ткани. Тельце младенца укутывала, словно саваном, белая наволочка, застегнутая на булавки. К ней прилипли какие-то розовые кружочки.

Маура потянулась за щипцами, сняла розовые частички и выложила их в маленький лоток.

– Что это? – спросил Фрост.

– Похоже на конфетти, – предположила Риццоли.

Маура глубже запустила щипцы в мокрые складки и достала веточку.

– Это не конфетти, – сказала она. – Это сухие цветы.

Осознание смысла этой находки повергло всех в молчание. Символ любви, подумала Маура. Скорби. Она вспомнила, как когда-то давно растрогалась, узнав о том, что неандертальцы хоронили умерших с цветами. Это было свидетельством их горя, а значит, и человечности. "Этого ребенка тоже оплакивали, – подумала она, – запеленали, осыпали сухими лепестками цветов, укутали в теплое одеяльце. Это было не избавление от ненужного предмета, а погребение. Прощание".

Она обратилась к высунувшейся ступне. Кожа на подошве сморщилась от воды, но следов разложения не было, и мраморного рисунка тоже. Вода в пруду была ледяной, и тело могло спокойно храниться в течение нескольких недель. Она подумала о том, что определить время смерти будет трудно, если вообще возможно.

Маура отложила щипцы и сняла четыре английские булавки, на которые была застегнута наволочка. С мелодичным звоном они опустились в лоток. Приподнимая ткань, она осторожно тянула ее вверх, и вскоре появились две ножки с согнутыми коленками и разведенными в стороны, как у лягушонка, бедрами.

Размер тела соответствовал доношенному плоду.

Она обнажила гениталии, затем воспаленную пуповину, перетянутую красной атласной лентой. Сразу вспомнились монахини, сидевшие за обеденным столом и скрюченными руками мастерившие саше с сухоцветами. Ребенок из саше, подумала Маура. Усыпанный цветами и перевязанный лентой.

– Это мальчик, – сказала Риццоли, и ее голос внезапно дрогнул.

Маура подняла глаза и увидела, что Риццоли еще больше побледнела и даже привалилась к столу, словно пытаясь удержаться на ногах.

– Может, вам нужно выйти?

Риццоли сглотнула.

– Нет, просто...

– Что?

– Ничего. Я в порядке.

– Я знаю, это тяжело вынести. С детьми всегда тяжело. Если хотите присесть...

– Нет. Я же сказала, все хорошо.

Но самое худшее ждало их впереди.

Маура оголила тельце, бережно вытаскивая из наволочки сначала одну ручку, потом другую, чтобы не задеть их мокрой тканью. Руки были правильно сформированными, крошечные пальчики, казалось, готовы тянуться к маминому лицу, хватать материнские локоны. Руки, так же как и лицо, делают человека узнаваемым, и смотреть на них сейчас было особенно больно.

Маура просунула ладонь в наволочку, чтобы придержать голову младенца.

И в тот же миг поняла: что-то не так.

Ее рука обхватила череп, который не был похож на нормальный, человеческий. Она замерла, чувствуя, как пересыхает горло. С ужасом она сорвала наволочку, и все увидели голову младенца.

Риццоли судорожно вздохнула и отскочила от стола.

– Боже, – произнес Фрост. – Что, черт возьми, с ним сделали?

Онемев от потрясения, Маура могла только с ужасом смотреть на череп, в котором зияла огромная дыра, откуда выпирал мозг. И на лицо, сморщенное, словно резиновая маска.

Металлический лоток вдруг с грохотом рухнул со стола.

Маура подняла взгляд как раз в тот момент, когда Джейн Риццоли, белая как смерть, медленно осела на пол.

10

– Я не хочу в больницу.

Маура стерла остатки крови и нахмурилась, глядя на рассеченный лоб Риццоли.

– Я не пластический хирург. Я могу зашить эту рану, но не гарантирую, что шрама не останется.

– Просто зашейте, ладно? Не хочу часами просиживать в приемном отделении. Да еще натравят на меня какого-нибудь студента-медика.

Маура протерла кожу бетадином, после чего потянулась за флакончиком ксилокаина и шприцем.

– Начнем с обезболивания. Небольшой укольчик, но зато потом вы ничего не почувствуете.