Гретель и тьма

– Есть предел человеческому терпению, – говорит Грет, собирая мою разбросанную одежду. – Еще раз услышу «не буду то» или «не буду сё» – соберу мешки и уйду. Посмотрим, как ты тогда запоешь. Теперь мама твоя умерла – упокой Господь ее заблудшую душу, – а мужчины, они какие есть уж, и заведется у тебя злая мачеха, еще и год не кончится. Ты ей будешь без надобности.

– Мой папа…

– Ой, найдет она способ настроить отца против тебя. Или просто его отравит. И тогда что? Ты знаешь, что тогда. В дремучий лес на пустой желудок, и голову там преклонить негде, а только на постельке из листьев да с камнем под голову…

– Не все так плохо, – говорит Эрика и гладит меня по голове. – На сегодня сойдет. А завтра посмотрим.

– Нет, – говорю я с пальцем во рту. – Хочу домой. Хочу к папе.

– Папа умер, – шепчет Лотти. – Мертвее мертвого.

– Нет, – воплю я, хоть и знаю, что она права. – Отведи меня к папе. Хочу к папе.

Темно и в доме тихо, но вот проезжает машина и визжит на скорости, поворачивая за угол. Фары на миг освещают комнату, и я вижу тени троллей, они крадутся вдоль плинтусов.

– Мама! Мама! – Никто не приходит. Я все кричу и кричу, зову ее и вся сжимаюсь в комочек, а тени щупают мою кровать. Наконец Грет распахивает дверь, берет меня на руки и обнимает так, что из меня весь дух вон.

– Тш-ш, Криста. Хватит уже.

– Уходи, – говорю я. – Хочу к маме.

– Мама отправилась в лучшие края. Только я у тебя есть, не обессудь.

– Не хочу тебя. Отнеси меня к маме.

Грет укладывает меня в постель, садится рядом.

– Твоя мама умерла, Криста, умерла, ее похоронили. Она решила уйти, и никто ее обратно привести не может.

– Ложись, – говорит Эрика. – Постарайся отдохнуть. День тут начинается рано.

– Мама! Папа! – скулю я, а потом, подумав: – Грет! Хочу Грет!

– Заткните ее, – бормочет резкий голос. – Поспать надо.

– Хочу Грет! – визжу я. – Отведи меня к Грет.

Эрика качает головой. Ничего не говорит, но лицо у нее грустное, и я вдруг понимаю, что плачу, никак не стараясь, это такой новый плач, я не могу его перестать. Будто все тело у меня плачет, глубоко изнутри и до самых кончиков пальцев на руках и на ногах. Я бросаюсь на пол и ползу под кроватями, пока не утыкаюсь в угол. Мы с Лотти сворачиваемся в комок. Плачем, пока не засыпаем.

Меня будит шум, похожий на долгий крик. Еще темно, а все зверолюди уже на ногах и суетятся. Когда шум повторяется, они все выходят из сарая. Лотти говорит, что нам надо идти искать Грет. Ни она, ни я не знаем, куда она делась, когда папа ее услал прочь, но, должно быть, она где-то на другом краю леса, у озера.

– Как тебе известно, – говорит Грет, наполняя банки крупной черемухой, – Ханселя и Гретель бросили в темном лесу. А знаешь почему? Я тебе скажу: так решили их родители – и не оттого, что у них не было еды, а оттого, что дети не слушались и вели себя плохо, не так, как им говорили. А еще они бросали вещи на пол и дерзили. В самый-пресамый дремучий лес отвели их родители.

И выдали им по черствой корке хлеба. Без масла. Без меда. А потом родители ушли – сначала мать, потом отец. Через минуту их уже и след простыл, а дикие звери тут как тут, собрались вокруг. Они всегда голодные, эти дикие звери. – Она ставит банки в таз и подбавляет жару. – И что, как ты думаешь, было дальше?

Я не отвечаю. Весной Грет посадила Петера в сумку и выпустила его в кусты в парке. Сказала, что он хочет уйти, а ей все равно некогда чистить вонючую кроличью клетку. Когда мы в следующий раз пошли там гулять, по всей траве был раскидан белый мех. Грет нашла кроличий хвостик и принесла его домой – на удачу.

Мы с Лотти весь день сидим в сарае. Когда начинает темнеть, зверолюди возвращаются, волоча ноги и не произнося почти ни звука. Зажигают свечи, и та, которая умеет говорить, приходит меня вытащить.

– Это я, Эрика. Вылезай. Пора тебя помыть и причесать.

– Не хочу. Уходи. – Я забиваюсь в угол, держа перед собой Лотти, делаюсь маленькая. Я плюю в Эрику, слюней совсем чуть-чуть, гораздо меньше обычного, но все равно попадаю ей на юбку. Эрика смотрит на плевок. Ее рука тянется ко мне. – Меня нельзя бить, – кричу я. – Ты просто зверолюдь. Если ты меня стукнешь, мой папа… – Тут я умолкаю. Лотти мне напоминает, что папы нет, обидеть меня может любой.

– Никто из нас не станет тебя бить, – тихо говорит Эрика и поднимает меня за ноги. – Но кое-что о здешней жизни тебе нужно понять как можно скорее, иначе тебя другие накажут. Будь взрослой смелой девочкой. Никаких больше слез. Умойся и… – она роется в кармане, достает сломанную расческу, – приведи волосы в порядок. – Она обнимает меня за плечи. – Ты готова назвать свое имя? – Я трясу головой и строю мерзкие рожи другим зверолюдям, которые смотрят и слушают.

– Криста, – говорит один из них. – По крайней мере, так она сказала Даниилу.

Даниил – настоящий мальчик, хоть и ест червей. Эрика немножко похожа на Грет, но гораздо худее и тише.

– Ты зверолюдь, Эрика?

– А ты? – Она едва улыбается, как будто ей больно, затем подталкивает меня. – Давай поживее, Криста. Почти время занятий.

– Не пойду в школу.

– Тут все ходят в школу⁴⁵.