Гретель и тьма

– Папа говорит, что я могу не ходить в школу, пока не…

– Ты будешь ходить на занятия, – люто говорит Эрика. – Будешь учиться. Жизнь здесь трудная, но, узнавая о других людях, других цивилизациях, других способах жить, других местах, ты можешь сбежать, это твое волшебное странствие. Вот узнаешь обо всем этом – и дальше, что бы ни происходило, твоя голова сможет сочинять истории и отправлять тебя куда хочешь.

Я утираю нос рукавом.

– Куда хочу?

– Куда и когда хочешь.

Даниил таращится на мою ужасную одежду.

– Ты что здесь делаешь? – Ответа не ждет. – У тебя есть хлеб или яйца?

Качаю головой.

– Ты не вернулся.

– Иногда люди не возвращаются. – Он смотрит в сторону. – Тут так бывает.

Я не сказала «пожалуйста» или «спасибо», и папа убрал конфеты в стеклянную вазу на сервант и сказал, что конфеты будут там, пока я не усвою манеры. Когда он отвернулся, я показала ему язык. Пока Грет собирает постиранное белье, я забираюсь на стул и тащу вазу на себя. Это очень красивая ваза, у нее вместо ножки рыба, а по верху – стрекозы и цветы. Конфеты – на самом дне, рядом с глазами рыбы, и мне, чтобы залезть внутрь, нужно уравновесить кожаный пуфик на стуле. Грет открывает дверь, а я как раз кладу фантики обратно в вазу.

– Ах ты маленькая чертовка! – Она хлещет мне по ногам мокрой посудной тряпкой. – Отец тебе устроит, когда вернется. Спускайся сию же минуту. – Но я ошалеваю от холодной тряпки, поскальзываюсь и падаю, прихватив с собой вазу. Она разбивается на тысячу частей, стекло повсюду. Грет белеет лицом. – Это твоей мамы! – орет она. – Твой папа так ею дорожил. Du schlimmes Mädchen! Гадкая, гадкая девочка. Как я ему про это скажу?

– Я нечаянно. – У меня на кончиках пальцев набухают багряные бусинки. На ноге ссадина. Я принимаюсь рыдать.

– Стой, не двигайся вообще. Ни единой мышцей. – Грет приносит кастрюлю и выбирает стекло у меня из волос и с одежды. – И не жди от меня жалости, – говорит она. – Ты сама это себе устроила. Одним небесам известно, что вырастет из такого гадкого, непослушного созданья.

Я, несчастная и сопливая, таращусь в пол, считая осколки, рассыпанные по ковру: eins, zwei, drei, vier, fünf…

Каждое утро, даже в дождь, нам полагается выстраиваться в линию на у лице перед сараем и ждать, как в школе. Эрика мне мама – пока, – и до начала переклички я держу ее за руку. А потом я вытягиваюсь по струнке и считаю кусочки щебня вокруг своих ног: eins, zwei, drei, vier, fünf….

Однажды приходит Йоханна. Перекличка длится дольше обычного, а когда что-то идет не так, она страшно сердится, идет между рядов и бьет всех по голове. Я пытаюсь считать удары: achtzhen, neunzehn, zwanzig[78]… Потом двадцать один, и вот Йоханна прямо передо мной, так близко, что я чувствую, как от нее пахнет фиалками. Я помню красивый красный мячик и заколки, которые она мне подарила, а еще книжку, которую мы иногда смотрели вместе, – с картинками, где были мерзкие крысы, которые воровали еду и кусали младенцев в колыбельках. Она играла со мной. И причесывала меня. При папе Йоханна хотела быть мне новой мамой. Забыв про все предостережения Эрики, я делаю шаг из ряда.

– Привет, Йоханна.

– Нет, – шепчет Эрика и цепляется за мою одежду, отчаянно пытаясь втянуть меня обратно. И Анналис тоже, она стоит с другой стороны от меня. Йоханна оборачивается и смотрит, но я вижу по ее лицу, что она больше не хочет быть мне мамой. Я убираюсь на свое место и считаю удары дальше: sechzig, einundsechzig[79]…

И вот Йоханна уже за спиной у Анналис – шлеп, а теперь я…

Дядя Храбен – он не как Йоханна. Он, похоже, очень рад, что нашел меня, и мы идем с ним смотреть кроликов. Я ему рассказываю про Петера, а про то, как мы его выпустили в парке, – нет.

– Тут большие кролики, Криста, гораздо крупнее обычных. Громадные. И очень красивые. Ты таких никогда не видела.

У кроликов свой сарай, чистые клетки и много-много свежей соломы. На одном конце сарая есть комната, где дамы прилежно расчесывают им шубки, а вычесанную шерсть складывают в лотки. В основном кролики белые, как в «Алисе в Стране чудес», но у одного черное пятно на носу, а другой весь светло-оранжевый.

– Их мехом отделывают шляпы и куртки, – говорит дядя Храбен. – Чудесная вещь – кроличий мех. Не пропускает холод лучше, чем много что.

Помню, папа рассказывал про то, что делают с кроликами, но эти, скорее всего, какие-то другие, у них слишком маленькие ноги.

– А где большие-пребольшие кролики, дядя Храбен?

– Хочешь еще больше? – Смеется. – Будут, всему свое время. Такое планировать надо, милая Криста. К примеру, если хочешь только златовласых деток кроликов, нужно внимательно подбирать родителей. Нет смысла ждать красивых потомков, если мать или отец смуглые или с большим носом, или же крупных и здоровых, если кто-то из родителей низкорослый.