Рядом с комнатой для причесывания – кухня, здесь отмеряют еду. Какая-то женщина, похожая на ведьму Швиттер, только не такая старая, чистит морковку, ее тут – огромные кучи. На полу корзины с помидорами, сельдереем, зеленью: брокколи, латуком, капустой, шпинатом и цикорием, а еще с пучками укропа, базилика, мяты и эстрагона. Ведьма режет морковку на мелкие кусочки, затем берется за тазы с яблоками и сливами. Я ворую сливу. Дядя Храбен опять смеется, когда замечает, что у меня щека оттопырена.
– Ты голодная, Криста? Пойдем тогда со мной. – Мы поднимаемся на три пролета лестницы и оказываемся в комнате, которая почти вся из окон. – Это моя башня. Нравится? Ну-ка, поглядим. – Он выдает мне пирожное и апельсин. Я вспоминаю, как Даниил запихивал еду в рот, и апельсин чищу очень старательно. – Лучше? – спрашивает он. – Что у нас тут еще? – Открывает маленький ящик и достает
– Вишня.
– Поздно уже для вишни.
– Мороженое.
– Может быть.
Мы уже почти в дверях, но дядя Храбен возвращается и встает перед комодом.
– Ты, наверное, скучаешь по своим красивым вещам, Криста. Не волнуйся, они все здесь. – Он открывает дверцу, а там – мои платья, юбки и кофты, носки, трусы и туфли, всё внутри, даже мои носовые платки, сложены аккуратными стопками.
– Отдайте.
Он качает головой.
– Там ты не можешь носить красивое, малышка. Вещи либо испортятся, либо их украдут. Тебе же этого не хочется, верно? Потом все получишь обратно. А пока носи их тут, когда будешь приходить в гости к своему новому папе.
Грет говорит, что папа сказал ей, чтоб я ела побольше овощей, особенно зеленых, но я ей не верю. Он сам их никогда не ест. Они похожи на тошнотину.
– Не буду. – Я возюкаю морковкой и капустой по тарелке, давлю их на мелкие кусочки и спихиваю на стол. Когда Грет встает, чтобы поставить чайник, я роняю немного этой дряни на пол.
– Прекрати, – говорит Грет, не оборачиваясь. – Я знаю, что ты замышляешь. Доедай, пока горячее. Остынет – будет гораздо хуже.
– Не нравится. Не буду.
– Бросай это свое «не хочу» и «не буду». – Грет делает злое лицо, ставит между нами чайник. – Будешь тут сидеть, пока не доешь все до крошки.
– Оно мерзкое. Дай пирога.
– Дай пирога, пожалуйста.
– Пожалуйста, – бурчу я, выдавливая слово между зубов.
– Нет, – говорит Грет с хитрой улыбкой. – Пока все не съешь. Тогда получишь маленький кусочек. Знаешь, что бывает с девочками, которые едят только печенье, конфеты и пироги? Они, во-первых, никогда не вырастают в юных дам. Во-вторых, у них кожа делается на вид как сырое мясо. Потом у них выпадают волосы, а затем и зубы. Чуть погодя они становятся такими слабыми, что едва могут ходить. Кости у них становятся резиновые. И вот уж они ползают на четвереньках. И… – тут она склоняется над столом и смотрит на меня в упор, —.. оглянуться не успеешь, а они уж клянчат у прохожих на улице настоящей пищи – мяса, сыра, хлеба, картошки и зелени.
Здесь все и всегда голодные. Они все время говорят о еде. Кто-нибудь рассказывает историю – даже нормальную сказку про принцесс или волков, а не про то, как все раньше было, – а никому не важно про красивые платья или украшения или большой ли был дворец: всем интересно, что там ели. Шофика и ее друзья играют в одну и ту же игру. «Что ты сегодня готовишь?» – спрашивает кто-нибудь. Ответ всегда одинаковый: «Погоди минутку. Вытащу жаркое из духовки, не то пригорит». Я достаю Лотти из потайного места, и она соглашается со мной: ужасно дурацкая игра.
Иногда по вечерам они не рассказывают истории и не поют, а делают вид, что у них пир в потемках. Каждый должен принести особое блюдо, которое они когда-то готовили дома. Вероника приносит зеленый борщ.
– Здесь, где всегда зима, он по вкусу как весна. Сегодня будем есть его с черным хлебом и со сливочным маслом, его много-много.
Лотти воротила бы нос, если б он у нее был, потому что суп сделан из щавеля и картошки и есть его надо холодным. Все умолкают на миг, хотя кое-кто вздыхает, и я чувствую, как Лена поджимает пальцы на ногах у меня за головой. Кто-то говорит:
– Вкуснотища, Вероника. Пожалуйста, дай рецепт.