Грибоедов. Тайны смерти Вазир-Мухтара

Памятник А С. Грибоедову на территории посольства России в Тегеране был создан в 1900 г. скульптором В А. Беклемишевым

В конце марта 1829 г. в Петербурге было решено отправить в Тавриз в качестве русского посланника генерал-майора князя Долгорукова. В Инструкции для него вновь указывалось, что "бедственная смерть нашего министра в Тегеране причинила вредную обстановку в приязненных сношениях наших с сею Державою, между тем как ныне дружба ея особенно нужна для нас по военным обстоятельствам с Оттоманской Портою… Однако, ко всему кажется истинным, что Персидское правительство не только не виновно в злодеянии, но готово доставить нам желаемое удовлетворение и далеко от самой мысли о разрыве". Как видим, оценки остались теми же, но с важными уточнениями, что в будущем новый посланник, соблюдая главные статьи Туркманчайского трактата, должен избегать излишней настойчивости при исполнении "предметов второстепенной важности", чтобы не оскорблять обычаи и "народную веру". Таких послаблений Грибоедову всего лишь полгода назад не делалось…

ПАМЯТЬ О ГРИБОЕДОВЕ

В России, кроме Паскевича, нашлись и многие другие люди, которые не поверили в официальную версию событий и встали на защиту светлой памяти о министре-поэте. К примеру, 7 апреля 1829 г. Вяземский писал И.И. Дмитриеву: "Я был сильно поражен ужасным жребием несчастного Грибоедова. Давно ли видел я его в Петербурге блестящим счастливцем, на возвышении государственных удач; давно ли завидовал ему, что он едет посланником в Персию, в край моего воображения, который всегда имел приманку чудесности восточных сказок, обещал ему навестить его в Тегеране и еще на днях, до получения рокового известия, говорил жене, что, не будь войны на Востоке, я нынешним летом съездил бы к нему. Как судьба играет нами, и как люто иногда! Я так себе живо представляю пылкого Грибоедова, защищающегося от исступленных убийц, изнемогающего под их ударами. И тут есть что-то похожее на сказочный бред, ужасный и тяготительный".

В ответном письме от 1 мая Дмитриев писал: "Участь Грибоедова действительно может поразить каждого, кто мыслит и чувствует. Как он восхищался ясностью персидского неба, роскошью персидской поэзии! и вот какое нашел там гостеприимство! и какое даже в земляках своих оставил впечатление. Может быть, два, три почтут память его искренним вздохом, а десяток скажет, что ему горе не от ума, а от умничанья".

А вот мнение К.К Боде: "Разбирая роковое событие… мы приходим к заключению, что заслуги Грибоедова перед лицом всей России истинно велики и достойны всякого уважения: жаль только, что они не были достаточно признаны его современниками. Пусть же беспристрастное, но вместе с тем признательное потомство оценит их как следует".

Приведем также мнение о Грибоедове как о дипломатическом деятеле его сослуживца, а впоследствии наместника Кавказа Н.Н. Муравьева-Карского, которого нельзя заподозрить в пристрастном отношении к поэту, ведь на страницах своих записок он очень часто и резко осуждал последнего: "Не заблуждаясь на счет выхваленных многими добродетелей и правил Грибоедова, коих я никогда не находил удовлетворительными, я отдавал всегда полную справедливость его способностям и остаюсь уверенным, что Грибоедов в Персии был совершенно на своем месте, что он заменял нам там единым своим лицом двадцатитысячную армию, и не найдется, может быть, в России человека столь способного к занятию его места. Он был настойчив, знал обхождение, которое нужно было иметь с персиянами, дабы достичь своей цели, должен был вести себя и настойчиво относительно к англичанам, дабы обращать в нашу пользу персиян при доверенности, которую англичане имели в правлении персидском. Он был безкорыстен и умел порабощать умы если не одними дарованиями и преимуществами своего ума, то твердостью. Поездка его в Тегеран для свидания с шахом вела его на ратоборство со всем царством персидским. Если б он возвратился благополучно в Тавриз, то влияние наше в Персии надолго бы утвердилось; но в сем ратоборстве он погиб, и то перед въездом своим одержав совершенную победу. И никто не признал ни заслуг его, ни преданности своим обязанностям, ни полного и глубокого знания своего дела!"

А что же А. Блок, который в 1907 г. высказал столь критические суждения о Грибоедове? Ему предстояло во многом изменить свое отношение к поэту в канун 1917 г., когда Грибоедов стал для него особенно близким и даже "дороже Пушкина". Блок сблизил тогда образ "персидского странника", автора "непревзойденного, единственного в мировой литературе" произведения, с образом лермонтовского Демона:

Его прозрения глубоки,

Но их глушит ночная тьма,И в снах холодных и жестокихОн видит "горе от ума".