Григорий Распутин. Могилы моей не ищите

Женщины молча смотрят друг на друга, и в конце концов Александра Федоровна не выдерживает ледяного, надменного, торжествующего взгляда Зинаиды Николаевны и отводит глаза, а Юсупова при этом изображает на своем лице насмешливое недоумение. Недоумение и торжество, впрочем, приходят в противоречие друг с другом, потому как кротость и высокомерие несовместны, из чего можно сделать вывод, что Зинаида Николаевна, имевшая при дворе прозвище «Сияние», лукавит, изображая смиренную слабость, преисполняется силой.

И Александра Федоровна видит это.

Вспоминает слова Иоанна Златоуста о том, что лукавый человек гораздо опаснее зверя, потому как зверь, лишенный разума, не может иметь зла против человека, а лукавый человек, разумом наделенный, пользуется им в своих целях, изобретая с его помощью злокозненные ловушки.

Феликс Юсупов со своей женой Ириной Александровной.

1913

Так и Сияние, излучая чистоту и свет, достоинство и благородство, таит в себе безжалостную тайну, не ведает прощения, знает нечто такое, что повергает императрицу в страх. Александра Федоровна чувствует себя при этом беспомощной, уязвимой перед лицом Юсуповой и потому впадает в гнев, скрывать который становится все сложней и сложней, видит в этом искушение, и как всякий гневливый человек, по мысли святого Ефрема Сирина, «утрачивает мир и здоровье, потому что и тело у него непрестанно истаивает, и душа скорбит, и плоть увядает, и лицо покрыто бледностью, и разум изнемогает, и помыслы льются рекой».

Та августовская встреча царицы и Зинаиды Николаевны в Царском Селе закончилась их полной и окончательной размолвкой. Они не сошлись в главном – в отношении к Григорию Ефимовичу. И теперь вспоминать тот разговор у Александры Федоровны не было ни сил, ни желания, но именно с тех пор лицо Сияния стало преследовать ее постоянно, как знак чего-то недосказанного, как укор и вечное напоминание о том, что их жизненные пути разошлись навсегда, что теперь они враги, и за этим кроется трагедия.

* * *

Въехали на Большой Петровский мост и сразу сбросили скорость.

Промерзшие деревянные конструкции загудели под колесами Metallurgique, а слоистый наст затрещал и задвигался навстречу автомобилю в дрожащем свете фар. В нос ударил резкий илистый запах, потому как стрежень Малой Невки не замерз, и вода обморочно перемещала тут куски льда и обрывки мертвых водорослей, поднимала течением со дна языки ила, выворачивая при этом из себя все оттенки черного.

До середины моста не доехали и остановились ближе к левому берегу, по самому краю ледяной кромки.

Сухотин вышел из автомобиля и, подойдя к поручням моста, перевесился через них, ровно под ним в воду уходили облепленные снегом бревенчатые балки опор. Низкий, заболоченный берег терялся в предрассветной промозглой мгле и казался далеким, недостижимым.

Сергей Михайлович подумал в эту минуту, что здесь и сейчас он по воле обстоятельств и стал тем Хароном, кто завершит земной путь человека, которого одна половина России боготворила и обожала, а другая ненавидела и проклинала. И в этом не будет ничего торжественного, полезного для истории и человечества, просто сейчас они вместе со Станиславом Сергеевичем Лазовертом выволокут из мотора труп Распутина и столкнут его по бревенчатым балкам в воду. Во время падения тело выкрутится из брезента, несколько раз ударится об обледеневшие опоры и вместе со своей изодранной шубой уйдет на дно. При этом Сергей Михайлович не испытает никаких чувств, ни сожаления о содеянном, ни радости, что дело наконец завершено, сердце его останется абсолютно неподвижным и пустым.

Единственное, что его насторожит, так это узнавание подобной омертвелости чувств. Все будет происходить, как уже было однажды в его жизни, будто бы с противоположного берега реки, откуда-то из-за чухонского редколесья прилетит снаряд, выпущенный из германской дальнобойной гаубицы, и попадет точно в мост, на котором поручик Сухотин сейчас стоит. И он тут же испустит дух, то есть выдохнет глубоко и ровно, чувствуя внутри себя разве что блаженную полуулыбку Льва Николаевича Толстого, с которой тот мирно почивал в своем желтом дубовом гробу.

– Сергей Михайлович, голубчик, ну где же вы? – раздался громкий голос Лазоверта. – Светает, надо бы поторопиться!

Сухотин оглянулся, Станислав Сергеевич вытаскивал из открытой дверцы автомобиля бесформенный брезентовый сверток, из которого что-то капало на снег – кровь капала на снег.

Бросился ему на помощь. Они вдвоем донесли труп Распутина до перил, весьма неловко перевалили его. Да так, что во время падения брезент зацепился за доски обшивки пролета, и тело, выкрутившись из него, с грохотом полетело вниз, несколько раз ударившись о торчавшие, как ребра, бревна опоры-городни моста.