Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции

1. На собрании руководителей кронштадтцев (присутствовали представитель Кронштадтского совета беспартийный Ламанов, эсеры, Раскольников и Рошаль), где обсуждался вопрос: принять ли условия Исполнительного комитета насчет разоружения кронштадтцев и их возвращения в Кронштадт. Троцкий, Каменев и я единогласно высказывались за то, чтобы эти условия принять и в Кронштадт немедленно вернуться. Кто-то возразил, что предложение Исполнительного комитета о том, чтобы всех возвращающихся кронштадтцев переписать, неприемлемо. Мы заявили, что надо принять и это условие. Нам нечего бояться быть переписанными. Напротив, если, паче чаяния, среди приехавших есть сомнительные элементы, пусть они будут обнаружены. Мы больше всех в этом заинтересованы. Кронштадтцы согласились с нами, и этим было предрешено мирное возвращение кронштадтцев к себе домой.

2. Часа в 2–3 ночи я говорил еще в ночном собрании Всероссийского ЦИК. Я сообщил собранию, что в данный момент наша организация редактирует воззвание, в котором она призывает рабочих стать немедленно на работу, а солдат — вернуться в казармы (это воззвание напечатано в “Правде” от 5-го числа). Я поддержал резолюцию, оглашенную тов. Луначарским, о переходе власти к Советам. Дан бросил фразу: “Пусть берут власть большевики”. Я ответил на это: “Ленин на Всероссийском съезде сказал вам, что наша партия никогда и не думала взять власть против воли большинства населения. Она взяла бы ее только при соглашении большинства”. Лозунг демонстрации 3-го и 4-го числа, сказал я, вся власть Советам. Скажите решительное слово, скажите, что вы берете власть, и все мы вздохнем свободнее, а камень упадет с сердца. Поймите, говорил я, что движение 3-4-го числа не вызвано никакими агитаторами, поймите, что это движение глубинное. Кто хоть одну минуту жил вместе с массой путиловцев, пришедших к дворцу, тот поймет, что никакие большевики тут ни при чем.

5-го утром меня разбудил товарищ, который мне сообщил, что “Правда” разгромлена. Я направился в Таврический дворец. Там я застал тов. Каменева. С ним вместе мы обратились к Чхеидзе и Либеру по поводу разгрома “Правды”. Оба они заявили, что “Правда” не закрыта. Мы указали на то, что в задержанном номере напечатано воззвание о прекращении демонстрации, что непоявление номера в районах обостряет кризис и т. п. Либер предложил нам поехать вместе с ним в “Правду”, где он прочтет воззвание и освободит номер. Мы поехали: Либер, Каменев, я. Либер воззвание прочел и согласился освободить номер. Типография, однако, была без людей. В экспедиции было несколько человек, которые описали Либеру, как юнкера громили помещение, били товарищей и пр.

Либер предложил нам заехать в Генеральный штаб, чтобы оттуда взять соответствующую бумажку об освобождении “Правды”. Мы поехали. Там мы пробыли с полчаса. Либер объяснил нам, что штаб не может дать бумажки только по формальным причинам: “Правда” печатается незаконно в конфискованной типографии “Сельского вестника”. Но соответствующую бумажку им выдаст Исполком, куда мы и отправились.

Спускаясь по лестнице, мы встретили генерала Половцева (командующего войсками Петроградского военного округа — Ю. Ж. ). Либер остановился и отдельно от нас поговорил с ним минут пять. Затем Либер сообщил нам, что вдоль Петропавловской крепости наши солдаты поставили броневые автомобили и не пускают в крепость даже членов Исполнительного комитета. Это может привести к большому вооруженному столкновению, — сказал Либер. Каменев и я предложили Либеру сейчас же поехать туда и убедить товарищей убрать броневые машины, так как восстания никто не хочет, а демонстрация кончилась. Так мы и сделали. Мы заехали с Либером во дворец Кшесинской, где заседала наша военная

организация. После нескольких минут переговоров мы заявили Либеру, что броневые машины будут убраны, что и было выполнено незамедлительно. Об этом эпизоде было напечатано во многих газетах 6-го числа.

Войтинский (меньшевик-оборонец — Ю. Ж. ) достаточно известен как противник большевиков. Но и он заявил в заседании Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов (отчет напечатан в ряде газет), что все партии, в том числе и большевики, “с редким единодушием боролись еще 3-го числа против выступления на улицу”»⁴⁷

.

2.

Так описал июльские события Зиновьев — и свидетель, и, главное, их участник. Его своеобразные показания опубликовала выходившая тиражом 50–70 тысяч экземпляров петроградская газета большевиков «Рабочий и солдат» в двух номерах — от 8 и 9 августа (27 и 28 июля) под заголовком «Ответ Григория Зиновьева».

Действительно, это был ответ на все те грязные наветы, лживые обвинения, которые еще 17 (4) июля появились по инициативе министра юстиции П. Н. Переверзева. Сначала только в бульварной газетенке «Живое слово», но уже со следующего дня заполонившие всю буржуазную прессу. Большевиков, чтобы увести обывателей как можно дальше от истинных причин страшного поражения на фронте, обвинили в шпионаже в пользу Германии и получении немецких денег на развал русской армии.