Гром небесный. Дерево, увитое плющом. Терновая обитель

Сегодня луна была более полной, а час – более поздним. Остов дома резко вырисовывался на фоне деревьев, что срезали углы здания, искажали очертания и вторгались в узор пустых окон. Среди азалий паслось несколько овец. Тихие звуки, с какими они рвали траву, неожиданно громко звучали в безмолвии безветренной ночи.

От солнечных часов до меня долетал запах роз и жимолости. Медленно спустившись по мшистым ступеням, я сошла на газон и направилась туда. Часы были затянуты толстым слоем листьев и усиков. Я подняла хрупкую веточку жимолости и поднесла ее к лицу. Длинные тычинки щекотали мне кожу, аромат был прян и безумно сладок, как сон летних ночей. Я уронила ее обратно на траву и, сев на нижнюю ступеньку, где цоколь тонул в траве, принялась осторожно раздвигать сплетение побегов жимолости, пока не обнажился стержень часов. Лунное сияние косыми лучами пало на него, проявив слабый намек на письмена, скрытые мягкими розеточками лишайника.

Содрав мох, я медленно провела пальцем по буквам.

Строчка ниже. Ее можно не нащупывать.

В десяти ярдах от меня прянула в сторону спугнутая овца, раздался дробный топоток убегающих копытцев – но я и без них знала, что была права. Он пришел – я знала, что он придет.

Ладони мои так и прижимались к сухому мху. Я чувствовала, как бьется и стучит кровь по холодному камню. Замерев на месте, я несколько секунд выжидала, не двигаясь, съежившись у подножия солнечных часов.

Что ж, пусть все случится сейчас. Надо поскорее покончить с этим. Выяснить раз и до конца. Ведь если не сейчас – этого все равно не избежать.

Я медленно повернулась и неловко, как марионетка на ниточках, поднялась на ноги.

Он стоял на краю леса в каких-то двадцати ярдах от меня. Всего лишь тень под деревьями, но это не мог быть никто другой. Он пришел не по главной аллее, а по тропинке от летней беседки.

Луна светила сзади меня. Я стояла не двигаясь, спиной к солнечным часам и, кажется, все еще опиралась на них, точно ища поддержки. Но, как ни странно, наиболее сильным моим чувством было облегчение. Случилось самое худшее, а у меня не было времени подготовиться, но, поскольку самое худшее уже случилось, скоро все кончится. Уж как-нибудь я сумею найти верные слова…

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он пошевельнулся. Но вот он шагнул вперед, навстречу лунному свету, и даже на разделявшем нас расстоянии я видела, что он всматривается в меня так, словно узрел призрака. Бледные косые лучи придавали его чертам резкость и контрастность, но все равно ясно было, что какое-то бурное чувство превратило его лицо в маску, где плоть словно бы отошла от выступающих костей, превратив лицо в набор схематичных плоскостей и углов, света и тени. Глаза выглядели неправдоподобно темными, а сведенные брови образовывали над ними сплошную черную полосу. Я видела четкие, словно выточенные из камня, скулы и тонкую линию рта, привыкшего выражать терпение или замкнутость. Но когда губы его приоткрылись, сразу стало ясно, как хрупок ледок этой сдержанности. Голос звучал уязвимо, почти нерешительно. Передо мной стоял человек, абсолютно не ведающий, какой получит прием. И собственно, откуда бы ему знать? В самом деле – откуда?

Наконец он заговорил, полушепотом, без какого бы то ни было выражения:

– Аннабель?

– Адам?

Имя это прозвучало как-то робко, вопросительно, точно сорвалось с моих губ впервые, точно я никогда не произносила его прежде.

Высокая фигура остановилась в ярде от меня. Последовала болезненно долгая пауза.

– Я пришел, как только узнал, – наконец вымолвил он.

– Ты ожидал найти меня здесь?

– Не знаю. Я думал… Сам не знаю, что я думал. Разве это важно? Ты ведь пришла.

– Да, – кивнула я. – Мне… мне надо было видеть тебя.

В ожидании реакции на эти слова, я невольно затаила дыхание, однако пришедший не шелохнулся. Голос его звучал так тускло и невыразительно, что в нем не слышалось даже простого интереса.

– Почему ты вернулась?

– Дедушка болен. Он… возможно, он долго не проживет. Я хотела увидеться с ним.

– Понятно. – Новая пауза. Снова этот ровный тусклый голос. – Ты не сообщила мне, что приезжаешь.

Как будто он обращался к совершенно чужому человеку. Между двумя любящими людьми случаются ситуации, столь высоко напряженные, что любые слова тут нелепы. Но у любящих есть свой собственный язык – у нас же не было. Любовь Адама Форреста умерла, и сказать было нечего.

Я ответила ему так же невыразительно:

– Не знала, что ты еще здесь. Услышала об этом только случайно, вчера вечером, дедушка что-то такое сказал. Мне казалось, ты сейчас живешь в Италии. Собственно говоря, возвращаясь в Англию, я и понятия не имела, что твоя… – Я остановилась, сглотнула и закончила как-то глупо: – Я даже не знала, что Форрест-холл сгорел.

– Ты никогда не ладила с логикой, верно? Ты ведь сперва собиралась сказать, что не знала о смерти Кристал.

– Я…

– Разве не так?

– Да. Я не слышала об этом. Прости.

Он подтвердил мое признание легким кивком и снова вскинул голову.