Грозные чары. Полеты над землей

На расстоянии эта музыка обретала особое очарование. Откинувшись на мягкий стожок, я приготовилась насладиться этим альпийским концертом, но что-то в поведении пегого меня насторожило.

Он выгнул шею и замер, как статуя. Потом повел головой – и это было грациозное, почти царственное движение. Передняя нога поднялась и дважды притопнула о землю. И тут он пустился в танец. Одряхлевший, утративший былую гибкость, припадающий на переднюю ногу, он двигался в такт музыке, как настоящий артист.

Сидя на безлюдном лугу и глядя на это зрелище, я ощутила щемящую нежность. Наверное, так ведут себя все старые цирковые лошади, заслышав музыку своей юности: поклон и церемонные шаги танца, разученные в далеком прошлом, запоминаются им на всю жизнь.

Но вскоре мне стало ясно, что это не просто танец манежной лошади, какого-нибудь паломино. Здесь исполнялись движения высшей категории сложности: сперва «испанский шажок», затем скольжение по диагонали с разворотом плеча, потом замысловатые пируэты. Доносившаяся издалека музыка переменилась – это означало, что липициан на манеже поднимается на леваду, первую фигуру из «полетов над землей». А передо мной, на безлюдном альпийском лугу, старик-пегий присел на задние копыта, выгнул дугой грудь и хвост, оторвал от земли больную ногу и исполнил ту же самую прекрасно-величественную леваду.

Глава 10

На таких конях рисуют богов и героев…[40]

Ксенофонт. О коннице

– Тим, – окликнула я, – не собираешься ли ты высидеть и второе представление?

– Нет, таких планов у меня не было, хотя я не прочь еще раз увидеть номер Аннализы. А что, это нужно для дела?

– Да, причем номер Аннализы придется пропустить. Хочу тебе кое-что показать. Ты не пожалеешь. Нет, – поспешно добавила я в ответ на его вопрошающий взгляд, – это чисто личное. Пойдешь со мной?

– Ну конечно. Куда?

– На пригорок за полем. Ничего не буду тебе говорить, ты должен увидеть это своими глазами.

Уже стемнело, но горы и кроны деревьев освещала яркая луна. В неподвижном воздухе метались летучие мыши. Жеребец все так же пасся на лугу, лишь немного сдвинувшись в сторону.

– А-а, ты сюда привела старину-пегого, – сказал Тимоти. – Да его не узнать! Как говорится, здоровье у него лошадиное.

– Вот именно, лошадиное. Но… «Что за мастерское создание – конь! Как благороден разумом, как беспределен в своих способностях, обличьях и движениях! Как точен и чудесен в действии! Венец всего живущего!»

– Это откуда?

– Из «Гамлета», только слегка переработано. Подойди сюда, трава уже мокрая от росы, давай лучше присядем на бревно.

– Что ты хотела мне показать?

– Наберись терпения. Здесь произошло нечто примечательное; надеюсь, это произойдет еще раз. Ну садись же. Тебе хорошо слышно музыку?

– Угу. Это ведь номер с неоседланными лошадьми. У них он называется «Триумф Свободы», если не ошибаюсь. Вот, закончился. Теперь пошли клоуны. Да в чем дело, Ванесса? С чего ты так разволновалась?

– Погоди, сейчас сам увидишь. А может, и нет. Не исключено, что это была игра моего воображения.

Стоял прекрасный вечер, тихий и безветренный. Бабочки уже исчезли, пчелы тоже отправились на покой в свой альпийский домик. Мне даже показалось, будто я слышу в вышине крики летучих мышей. Шорох травы под конскими копытами явственно слышался в неподвижном воздухе. Луна вышла из-за низкого облака, окутавшего пригорок.

Я прошептала:

– Теперь слушай. Это трубы. Молчи и ни о чем не спрашивай.

Вначале я было подумала, что ничего не произойдет. Отдаленные серебряные звуки труб прорезали воздух. Старый конь как ни в чем не бывало щипал траву. Над самыми верхушками деревьев пролетела сова, призрачно-белая в лунном свете. Жеребец проводил ее взглядом. Трубы призывно пели. Вот они заиграли вальс из «Кавалера розы». Тимоти послушно сидел рядом со мной на бревне.

Мягко звучала музыка: пять аккордов, шесть аккордов… и это произошло. Старик-пегий поднял голову, изогнул шею, передние ноги поднялись в воздух с изумительной грацией, и он снова исполнил свой неподражаемый торжественный танец.

Тимоти замер. Только когда номер окончился, мы повернулись лицом друг к другу.

– Ну, что я говорила?

Он лишь молча кивнул. Я заподозрила, что он разволновался не меньше моего, но мальчишеская гордость не позволяла ему в этом признаться. Наконец он заговорил нарочито небрежным тоном, но я знала, что не ошиблась.

– Вот бедняга, – сказал Тим.

– В свое время он, наверное, был лучше всех, – предположила я.

– Это точно. – Он задумался. – Только я одного не могу понять: если лошадь так выдрессирована, почему от нее хотят избавиться?

– Возраст. Я посмотрела: лет двадцать, никак не меньше.

– Но ведь о возрасте никто не заговаривал. Все твердили: от него никакого проку, ничего не умеет, цирк не может содержать нахлебников. Вспомни – Аннализа говорила, что его пытались дрессировать для участия в «Триумфе Свободы», но все без толку.

– Если у него уже был солидный опыт выступлений совсем в другом жанре, ему трудно обучиться новым трюкам.