Грозные чары. Полеты над землей

– И все-таки можно было найти ему применение. Или хотя бы продать. За него дадут неплохие деньги, хотя ему и двадцать лет.

– А не может ли быть такого, – предположила я, – что они не знают о его солидном опыте?

Тим непонимающе смотрел на меня при свете луны.

– Как это «не знают»?

– Очень просто: не знают, и все тут. Ты сейчас припомнил их слова… Да и у меня сегодня сложилось впечатление, что они считают его никчемным.

Я рассказала Тиму о своем разговоре с лилипутом.

Он некоторое время сидел, нахмурившись.

– Ну и какой из этого вывод? Допустим, мы им расскажем о виденном. Но вряд ли они…

– Не знаю, будет ли это правильно.

Он встрепенулся:

– Это в каком же смысле?

– Вот что мне пришло в голову. Ведь это был жеребец Франца Вагнера. Помнишь, что рассказывала Аннализа: он примкнул к цирку десять лет назад, где-то на севере, когда работал с торговцем лошадьми на ярмарке, и привел с собой эту лошадь из другого цирка, вроде бы чешского. Неужели, получив такую обученную лошадь, да к тому же очень способную, он бы держал это в тайне от всех? Нет, здесь что-то не сходится. Может быть, это и не имеет отношения к тому, что пытается разгадать Льюис, но ведь он говорил: «Все, что выходит за рамки обычной рутины». Впрочем, так или иначе, Франц Вагнер интересует Льюиса. Надо бы разузнать, что за фрукт был этот Францль. Кстати сказать, он ведь сменил фамилию, помнишь?

– Да, верно. И отказался готовить номер… выступать на публике.

– А что, если лошадь действительно стоит больших денег и поэтому он ее похитил из прежнего цирка? Сдается мне, старый Вагнер, дед Аннализы, был посвящен в этот секрет, но ни словом не обмолвился никому из труппы… Сейчас все это уже не имеет значения, с тех пор много воды утекло, да и старика уже нет в живых. Но если человек хоть раз что-то украл, значит он вообще нечист на руку. А раз он каким-то образом причастен к «тайне» Льюиса, надо отслеживать все к нему относящееся. Если он совершил нечто такое, что вынужден был потом столько лет скрываться, то вполне можно предположить – он как-то причастен к смерти Пола Денвера.

– Вельс, – вдруг вырвалось у Тимоти. – Именно так она и сказала: Вельс. Помнишь?

– О чем ты?

– Аннализа рассказывала, что Франц прибился к ним в ту пору, когда цирк выступал у самой границы с Баварией, в местечке под названием Вельс.

– Верно, верно. Тогда еще цирк как раз снимался с места. Ну, она прямо так не сказала, но смысл был такой. Если он тогда был в бегах, то лучшего прикрытия не придумаешь. В городе открыта лошадиная ярмарка, повсюду суматоха, переезды, ночью границу пересекает цирк… Одним наездником больше, одним меньше…

– До пятьдесят пятого года испанская школа работала в Вельсе, – отчеканил Тимоти.

До меня не сразу дошло, что за этим стоит.

– Действительно, Аннализа упоминала, что ей приходилось там бывать. А почему, собственно…

Прервав себя на полуслове, я так и осталась стоять с открытым ртом. Мы, не сговариваясь, вскочили с бревна и уставились друг на друга.

– Этого не может быть, – пробормотала я. – Этого просто не может быть. Там бы подняли на ноги всю полицию…

– Так оно и было. – У него, как и у меня, внезапно сел голос от волнения. – Послушай, картина проясняется. Помнишь, в самолете я рассказал тебе историю, как один конюх перерезал горло лошади, а потом покончил с собой? Так вот, я допустил неточность. Это давнишняя история, не знаю, насколько она правдива, но я тебе сказал, что она не попала в газеты и имена остались неизвестными. Но произошел другой случай, который описан в печати. Я прочел о нем в какой-то из своих книг, и у меня в памяти переплелись эти две истории. – Он перевел дыхание. – Вспомни: я показывал тебе фотографии убитого Неаполитано Петры. Так вот, я ошибся. Он исчез десять лет назад, и с ним вместе исчез один из конюхов.

Мы замолчали и как по команде повернулись к пегому, мирно пасущемуся на другом краю луга.

– Отметины, – произнес Тимоти. – Как он ухитрился их нанести?

– Точно не знаю, – ответила я, – но, вообще говоря, это совсем не сложно. Есть краска для волос или что-нибудь в этом роде. – Тут меня осенило. – Так вот в чем дело!

– О чем ты?

– О его шкуре. Сегодня я отметила, что волос по-прежнему шершавый и грубый на ощупь, хотя жар давно спал. Я еще про себя подумала: как странно. Наверняка у меня под ладонью оказалось одно из черных пятен; ты же знаешь, что от частой краски волосы становятся жесткими и ломкими… Сейчас уже темно – надо будет получше разглядеть эти пятна при дневном свете. Тим… – Я опомнилась. – Нет, это какая-то ерунда, от начала до конца! Я сама в это не верю.