Читаем Грозные чары. Полеты над землей полностью

Грозные чары. Полеты над землей

– Я тоже, – ответил Тим, – однако все сходится. Сама посуди: если это действительно был Франц Вагнер, ему ничего не стоило провернуть такое дело – под любым предлогом вывести пегого… Я читал, что в испанской школе и вообще в городе за порядком никто особенно не следил, а тут еще ярмарка… Ему ничего не стоило замаскировать жеребца и влиться в труппу родного дядюшки, которая как раз переезжала на новое место. Возможно, он поддался первому порыву – уж больно заманчивая подвернулась возможность… или просто перепил… а когда до него дошло, что он натворил, сознаться не хватило духу. Коня он на манеж не выпускал, да и сам держался в тени, но потихоньку с ним занимался: невооруженным глазом видно, что животное тренированное.

– Но зачем? Если это не сулило ему барышей, к чему было затевать похищение?

Тим ответил не сразу:

– Не могу отделаться от мысли, что это отчасти объяснялось природным коварством, жаждой мести. В той книге говорилось: конюх пришел в школу верховой езды из действующей армии, где служил берейтором, то есть кавалеристом. Он отличался буйным и неуживчивым нравом. Подозревал, что ему ставят препоны и не дают проявиться. Но вот ему дали возможность показать себя на манеже, а он явился к началу представления пьяным и был разжалован в конюхи. Думаю, его могли бы просто-напросто уволить, но в то время рабочих рук не хватало, а он умел управляться с лошадьми и, пока бывал трезвым, исправно выполнял свои обязанности.

Мы опять помолчали в раздумье.

– Явился к началу представления пьяным… – негромко повторила я. – Пришел из действующей армии. Подозреваю, что россказни о работе в чешском цирке – чистейшей воды обман, выдумка для прикрытия… Боже милостивый, и вправду все сходится. А в твоей книге, случайно, не упоминается его имя?

– Полагаю, имя мы сможем разузнать своими силами, – сказал Тимоти.

– Нет, ни в коем случае. Льюис строжайше запретил нам задавать вопросы. Я же ясно сказала: тебе не светит роль Арчи Гудвина.

– Все гораздо проще. Настоящие липицианы, те, что принадлежат школам верховой езды, все клейменые. Мне всегда казалось, это варварство – уродовать белую лошадь клеймами, а ведь их обычно ставят целых три. Большое «л» на щеке – знак липициана. Если лошадь приобретена в Национальном центре коневодства, на бедре ставится корона и буква «п» – Пибер. А на боку должна быть какая-то абракадабра, в которой закодированы сведения о родословной. Сам-то я не смогу их расшифровать, но если мы обнаружим все три клейма, то, по крайней мере, убедимся в своей правоте.

– Так чего же мы ждем? – нетерпеливо спросила я.

Пегий пасся на опушке, куда не попадал лунный свет. В тени сосен его черные пятна проступали особенно отчетливо; казалось, они подрагивают в воздухе сами по себе, словно бестелесная субстанция.

– А ведь ты, наверное, прав, – бормотала я, – как пить дать ты прав. Смотри, сколько черного на щеке. На ребрах и на бедре тоже. Как раз там, где должны стоять клейма. – При нашем приближении пегий поднял голову, и я взялась за уздечку. – Такие жуткие, грубые отметины…

Я не договорила. Мне в грудь ткнулся лошадиный нос, а пальцы Тима, мертвенно-бледные в лунном свете, двинулись по черным пятнам. В какой-то момент они замедлили движение, а потом ясно очертили большое «л».

Мы с Тимом не произнесли ни звука. Он опустил руку, я провела ладонью по лошадиной щеке. Достаточно было лишь слегка раздвинуть волос, чтобы нащупать грубое клеймо – «л», липициан. Потом мы точно так же отыскали корону и букву «п», знак Пибера, а затем и длинный ряд символов, среди которых угадывались два, похожие на буквы «н» и «п».

Неаполитано Петра шумно фыркнул мне в платье, отвернулся и вновь занялся свежим клевером.

Оставив его в покое, мы с Тимом в молчании двинулись по тропинке среди сосен.

Сюда совсем не проникал лунный свет. В темноте мы с трудом нащупывали дорогу. Потом Тимоти произнес:

– Все сходится один к одному.

– Я почему-то вспомнила попугая, – заметила я.

– Попугая? Он, если не ошибаюсь, лихо командовал по-французски, как заправский наездник. Его научил Францль.

– А я и не знала. Нет, я не о том. Он ведь все время повторял «Петер». Вполне возможно, так он называл лошадь.

Когда мы дошли до плетеной калитки между лесом и полем, на котором раскинулся цирковой городок, Тимоти негромко рассмеялся:

– Секреты у нас множатся не по дням, а по часам. Как ты думаешь, это порадует твоего мужа и его контору?

– Как знать? Но мне все равно не терпится ему все выложить. Звонить по телефону бесполезно: там отвечают, что его нет. Мне сказали – он при первой же возможности поедет на юг. Вот тогда всем нашим неприятностям придет конец.

– Поживем – увидим, – сказал Тимоти, и калитка ехидно скрипнула в тон его словам.