Они ступили на крыльцо и помедлили, дабы напоследок взглянуть на луну – или, говоря точнее, друг на друга при ее свете, – и меня одолело нестерпимое желанье вновь их избегнуть; сунув в руку госпоже Дин дар на память и пропустив мимо ушей ее увещанье касательно моей неучтивости, я бежал через кухню, едва эти двое открыли дверь гостиной, и утвердил бы Джозефа во мнении о разухабистом неблагоразумии экономки, если б он, на счастье, не признал во мне уважаемую персону по сладкому звону соверена, что упал к его ногам.
Мой путь домой затянулся, ибо я свернул к церкви. Очутившись под ее стенами, я узрел, что даже за эти семь месяцев распад приумножился: многие окна зияли черными бесстекольными дырами, а тут и там за пределы ровного края крыши выпирали черепицы, что со временем падут под натиском надвигающихся осенних гроз.
Я поискал и вскоре нашел три надгробных камня на склоне возле пустоши: тот, что в центре, посерел и зарос вереском; надгробье Эдгара Линтона гармонировало с ним лишь дерном и мхом, что подкрался к самому основанью; надгробье же Хитклиффа оставалось обнажено.
Я постоял подле них, под этим благосклонным небом: смотрел, как средь вереска и колокольчиков порхают мотыльки, слушал тихое дыханье ветра в траве и гадал, как возможно даже вообразить, будто спящим в сей покойной земле грезятся непокойные сны.