Грозовой перевал

«Не упырь ли он? Не вампир ли?» – размышляла я. Об этих чудовищных демонах во плоти я читала. А затем я напомнила себе, как нянчила его в детстве, как видела его взросленье, как сопровождала его чуть ли не на всем пути, и что за нелепая гиль – поддаться эдакому ужасу. «Но откуда он взялся, этот темный дитятко, коего добрый человек приютил себе на беду?» – нашептывало мне Суеверие, покуда я погружалась в забытье. В полудреме я принялась терзать себя, выдумывая Хитклиффу сообразное происхожденье, и, повторяя раздумья, что занимали меня наяву, опять и опять оглядывала его жизнь, видя в ней новые мрачные повороты; а в конце концов мне привиделись его смерть и похороны, о коих помню только, что мне до крайности досаждала задача надиктовать надпись на памятнике, я пошла за советом к ризничему, и поскольку у покойного не было фамилии, а возраста его мы не знали, пришлось нам удовольствоваться одним-единственным словом «Хитклифф». Так оно и сбылось; тем мы и удовольствовались. Ежели зайдете на церковный двор, прочтете на его надгробном камне лишь это и дату смерти.

Рассвет вернул мне здравость рассудка. Я поднялась и, едва взгляд прояснился, вышла в сад проверить, нет ли следов под его окном. Никаких следов не было. «Он остался дома, – подумала я, – и сегодня ему станет получше». По своему обыкновению, я на всех приготовила завтрак, но велела Хэртону и Кэтрин поесть, прежде чем спустится хозяин, ибо тот с подъемом припозднился. Они захотели позавтракать снаружи под деревьями, и я накрыла им столик.

Возвратившись в дом, я обнаружила внизу господина Хитклиффа. Они с Джозефом беседовали о каких-то делах на ферме; касательно обсуждаемого предмета хозяин давал четкие, подробные указанья, но говорил торопливо и постоянно отворачивал голову, а лицо у него было взволнованное, как и прежде, и даже более того. Когда Джозеф вышел, Хитклифф сел туда, где предпочитал сидеть обычно, и я поставила перед ним кружку кофе. Он подтянул ее поближе, а затем облокотился на стол и воззрился, как мне представилось, в стену, взглядом обводя один и тот же ее фрагмент, сверху вниз, блестя беспокойными глазами и с таким живым интересом, что на целые полминуты напрочь перестал дышать.

«Ну же, – сказала я, пихнув кусок хлеба ему в руку, – пейте и ешьте, покуда горячее; уже час стоит и вас дожидается».

Он меня не заметил и однако улыбнулся. По мне, так лучше б зубами скрежетал, чем так улыбаться.

«Господин Хитклифф! хозяин! – вскричала я. – Не надо ради бога смотреть так, будто виденье из-за гроба увидали».

«Не надо ради бога вопить так громко, – отвечал он. – Оглядись и скажи мне – мы одни?»

«Ну конечно, – был мой ответ, – еще бы не одни».

Но все же я невольно послушалась его, ибо не вполне была уверена. Он рукою раздвинул посуду на столе, чтоб удобнее было смотреть, и склонился вперед.

И тут я уразумела, что смотрит он не на стену; я пригляделась, и мне показалось, будто то, на что он устремлял глаза, было от него не дальше двух ярдов. Не берусь сказать, что это было, да только ему оно сообщало беспредельное наслаждение и боль разом – во всяком случае, на эдакую мысль наводила горестная, но восторженная его гримаса. И воображаемый сей предмет не стоял на месте – глаза Хитклиффа блуждали с неустанным прилежаньем, и, даже когда он обращался ко мне, от оного предмета не отрывались. Втуне напоминала я хозяину, что он давненько уже воздерживается от еды; когда, прислушавшись к моим мольбам, он шевелился, когда протягивал руку за куском хлеба, пальцы сжимались, не успевал он донести ее до цели, и она падала на стол, позабыв, за чем тянулась.

Я сидела воплощенным образчиком терпеливости и пыталась отвлечь его завороженное внимание от всепоглощающих раздумий, покуда он не раздосадовался и не вскочил, вопрошая, отчего я не даю ему трапезничать, когда ему удобно? и заявляя, что в следующий раз мне ждать не надобно – я могу накрыть и уйти. Промолвив эти слова, он вышел из дома, прогулялся по садовой дорожке и исчез за воротами.

Поползли тревожные часы; вновь наступил вечер. Я отправилась на покой очень поздно, а когда легла, не смогла заснуть. Он возвратился за полночь, но в постель не пошел, а заперся внизу. Я прислушивалась да ворочалась, а в конце концов оделась и сошла вниз. Шибко утомительно было лежать, терзая себе мозг сотней пустых опасений.

Я различила шаги господина Хитклиффа, что без устали мерили комнату; и он часто прерывал тишину глубоким воздыханьем, похожим на стон. Вдобавок он бормотал бессвязные слова; я уловила лишь имя Кэтрин, кое присовокуплялось к некоему безумному выраженью нежности или же страданья и будто бы обращалось к тому, кто рядом, – негромкое, пылкое слово, точно вырванное из самых недр его души. Войти к хозяину сразу мне недостало отваги; но я хотела отвлечь его от грез, а посему вознегодовала на беспорядок в кухонном очаге, помешала золу и принялась сгребать угли. Это призвало Хитклиффа ко мне скорей, нежели я рассчитывала. Он тотчас распахнул дверь и сказал: «Нелли, поди сюда – уже утро? Возьми свечу и поди сюда».