Группа поддержки для выживших девушек

Я была слишком испугана, чтобы двигаться, чтобы бежать, и мои шрамы пульсировали, как свежие раны, в течение всех тех трех часов, что он держал меня в кухне. Поначалу он бил меня, когда я производила какой-нибудь звук. Потом он стал меня бить ради удовольствия. Он использовал литой дверной стопор с фигуркой кошки – он так нравился Лиз. Он так покалечил мне череп на затылке, что врачам пришлось ставить туда металлическую пластину. В те несколько раз, что мне приходилось летать на самолете, металлодетектор не пропускал меня.

Я уверена, он и меня бы убил, если бы один из копов не позвонил в дверь, потому что ему понадобилось в туалет. Билли застрелил его и удрал через заднюю дверь. Они его потом искали двадцать четыре часа. Гарретт пристрелил его ровно в 3:14 дождливой рождественской ночью, потом тащил его, истекающего кровью, бросил на заднее сиденье патрульной машины. На сей раз курс лечения был короче. К этому времени Гарретт понял, что, когда речь заходит о коммерческих сделках, живой убийца лучше мертвого.

И опять Гарретт ждал, когда меня выпишут из хирургии, и был готов принять благодарности за спасение меня во второй раз. Прежде я готова была целовать землю, по которой он ходил. Это была какая-то щенячья любовь. Теперь мне уже стукнуло восемнадцать, и он в благодарность хотел кое-чего побольше, чем щенка. В первый раз мы занимались сексом в моей больничной палате. Он был на двадцать три года старше меня. Меня это не беспокоило.

У него были жена и дети, но я, оставаясь одна, звонила ему домой вся в слезах и умоляла прийти и защитить меня. Гарретт сказал жене, что его образ запечатлелся во мне, как образ мамы-утки у утенка. До брака с Гарреттом она успела побывать замужем. Ее первый муж сел в тюрьму за убийство ее брата. Она не относилась к тем женщинам, которые задают слишком много вопросов.

В течение двух лет Гарретт был для меня всем. Он регулировал мое общение с прессой, вел мои контракты, ходил на все мои встречи, а я делала все, что он хотел. Я чувствовала себя окруженной заботой и защитой. Я даже не отдавала себе отчета в том, как много он получает от связи со мной.

В то время поездка со мной в Лос-Анджелес на первый фильм «Колокола смерти» была для него крупным делом. Продюсерам требовалась какая-нибудь хитрость, чтобы люди заметили их помоечное творение, а я была глупа и поверила Гарретту, когда он сказал, что это пойдет мне на пользу. Мне и в голову не приходило спросить, сколько они платят ему. В последнюю минуту у меня случилась паническая атака, я не выдержала и уехала назад в Американ-Форк. Он сказал, что ничуть не возражает против того, что я сорвала его сделку, но после того случая стал все реже звонить мне, а потом вообще перестал ко мне приходить, а спустя еще какое-то время совсем забыл про меня, и я долгое, долгое время каждый вечер плакала до изнеможения, пока не засыпала.

Я думала, что Гарретт оставил меня, но в конечном счете поняла, что всегда была одна. Я сделала все, что они просили меня сделать, но это случилось опять. Никто не мог обеспечить мою безопасность. Никто не приглядывал за мной. Обеспечить мою безопасность могла только я сама. И я взялась за это дело.

Иногда я целый год живу с мыслью, что всё – та история исчерпала себя. Но в глубине души я знаю, что заслуживаю тюрьмы. В глубине души я знаю, что заслуживаю ада.

Особенно теперь, когда у них есть письма и все остальные знают это.

* Доктор Кэрол Эллиотт, частные замечания по результатам общения с Линнетт Таркингтон, май 2002

[44]

Группа поддержки последней девушки XII: Обреченность

Здесь холодно. Центральная система кондиционирования пробирает меня до мозга костей. Никто со мной не разговаривает. Никто не говорит мне, что происходит. Вместо этого они клейкой лентой прикрепляют мои письма к стеклянной стене, чтобы я могла прочесть все до последней строчки. Это ксерокопии, но я все же вижу те предложения, которые сама писала на моих собственных бланках «Холли Хобби»[45] с завитками роз на полях.

Два раза меня выводят из камеры. Один раз для фотографирования. Один раз для холодного душа. В обоих случаях по возвращении вся прозрачная стена обклеена моими письмами. Я изо всех сил стараюсь не смотреть на них.

Три раза в день дверь моей камеры открывается, и полицейский приносит поставленные один на другой подносы с высокими бортами, он опускает их на пол моей камеры со всей церемониальностью собаки, присевшей посрать. Я веду отсчет времени по этим визитам. Они происходят каждые пять часов, начиная с восьми утра.