Группа поддержки для выживших девушек

Я прошу дать мне телефон, пока горло у меня не начинает саднить и кровоточить. Я начинаю колотить ногой по стеклу, и они опять присылают ко мне отряд для подавления беспорядков. На сей раз они снимают с меня наручники и заталкивают меня в ярко-синюю виниловую трубу с прорезями для рук. Это противосуицидальный костюм. Они называют его «Ферджи». Я снова пытаюсь бить по стеклу ногой, но только падаю на спину и ударяюсь головой об пол.

Они надолго оставляют меня в этой трубе лежать на полу, я не в состоянии двигаться, могу только читать мои приклеенные к прозрачной стене письма.

«Не могу дождаться, когда увижу тебя снова, – читаю я в одном из моих писем, написанных девичьим курсивом. – Не могу дождаться, когда мы с тобой снова займемся любовью и ты расскажешь мне, что ты собираешься сделать с моим отцом».

Я была девственницей, когда Рикки Уолкер пришел в наш дом. В канун Рождества. Я никогда не занималась с ним сексом. Как это могло случиться? Я не писала ничего подобного. Почерк тот же, и бланк от «Холли Хобби», только теперь она печет булочки на полях. На всех бланках для писем от «Холли Хобби», какие были у меня, насколько мне помнится, она только собирает дикие цветы. Вывод: часть из этих писем написана не мной. Некоторые из них поддельные.

Когда появляется коп с подносом, я пытаюсь объяснить ему. Говорю, что мне нужно поговорить с кем-нибудь. Я умоляю его моим надломленным голосом, проталкиваю воздух через мое разодранное горло, но он не слушает. Никто меня не слушает. Я больше не стою того, чтобы меня слушать.

– Прошу прощения, – говорит он и ставит поднос на пол, не глядя мне в глаза, потом спешит уйти.

* * *

На завтрак он приносит мне порцию нутралоуфа[46] и небольшую бутылочку воды. Я умоляю его бога ради принести мне телефон, всего на один звонок – большего мне не нужно. Он не смотрит в мою сторону, ведет себя так, будто в камере никого нет, и я уже начинаю думать, что на самом деле я не говорю. Может быть, я только думаю, что говорю? Может быть, я схожу с ума?

Я несколько раз начинаю громко говорить, слушая свой голос, напоминающий наждачную бумагу, но это ничего не доказывает. Все это может быть игрой моего воображения. У меня нет способа узнать, произвожу ли я на самом деле какие-либо звуки.

В противосуицидальном костюме трудно сидеть, потому что он практически не сгибается, а потому я лежу на спине, смотрю в потолок и стараюсь не думать о поддельных письмах. Я стараюсь не думать о том, что все мы доверяем доктору Кэрол. Мы откроем ей все наши двери, мы поверим всему, что она нам говорит, куда бы она нас ни попросила приехать, мы приедем.

Я думаю о ее досье на всех этих маленьких последних девушек, и еще я думаю о досье на Стефани Фьюгейт, лежавшем на столе доктора Кэрол, думаю о том, сколько времени она собирала нас, и холодок ползет под мой суицидальный костюм, пронзает мою плоть, ломает мои кости.

Но что, если я ошибаюсь? Что, если Кристоф Волкер под конец сломался? Что, если Джулию в моем доме пытался убить какой-то случайный сталкер? А Хизер сама подожгла свой диспансер, а потом лгала о том, что случилось, а Гарри Питер Уарден сплел историю, чтобы выйти из тюрьмы, а Билли Уолкер в конце концов решил раскрыть место хранения этих писем, а я написала и эту книгу, и все эти письма, а теперь пытаюсь избежать заслуженного наказания?

Когда я налила в глаза Джилли шампунь, я видела, что на его этикетке было написано «Теперь без слез», и сделала неправильный вывод, а потом действовала соответственно этому выводу и сделала больно сестренке, которую любила. Что, если весь этот заговор существует только в моей голове?

Нет.

Доктор Кэрол – единственное разумное умозаключение. Никто, кроме доктора Кэрол. Никто.

Потому что если не она, то тогда – я.

Они дали мне еще одну порцию нутралоуфа на ланч, но я не стала его есть. С обеденным подносом опять приходил тот же молодой полицейский со сломанными пальцами.

– Я принес вам кое-что, – говорит он.

Я с трудом сажусь в этой виниловой трубе, прижимаю верхнюю часть моего тела к стене. Мои ноги вытянуты. Он прикасается к своему плечу, потом быстро достает плитку мюслей из кармана и кладет ее на поднос.

– Вам нужно быть сильной, – говорит он мне с улыбкой.

Они будут делать все, что скажет им доктор Кэрол Эллиотт. Они последуют за ней в уединенное место, где она сможет долечить их до конца, одну за другой. Она возьмет их в Сейджфайр, ее оздоровительное убежище в горах. Вот что она сделает. Она заманит их в ловушку, заморит их, и они умрут, до последнего мгновения доверяя ей.

– Мне нужен телефон, – хриплю я.

– Мне очень жаль, – говорит молодой полицейский. – Все, что я могу, – это дать вам плитку. И это все.

И мне тоже жаль.

* * *

Антисуицидальная труба обездвиживает меня, и мои мышцы немеют. Мои ноги пульсируют и болят от замедленного кровотока. Мне хочется обнять себя, чтобы стало потеплее, но мои руки почти не сгибаются. Когда коп со сломанными пальцами возвращается и видит нетронутую плитку, он только недовольно покачивает головой.