Гуд бай, Арктика!..

Миша заранее купил у Ренске открытку с видом «Ноордерлихта» и полыхающим над ним полярным сиянием – по прибытии в Лонгиербюен он собирался отослать ее родителям, чтобы его мама с папой во всех подробностях рассмотрели декорации очередного спектакля «TeaTpa.DOC», в котором их сын сыграл отнюдь не последнюю роль.

Синтия Хопкинс на сольном корабельном концерте с огромной нежностью рассказывала нам о больном отце, у него болезнь Паркинсона, вот она решила открыть посвященный отцу музей, поместить туда его пальто и шляпу, фотографии молодости и аккордеон, под который он всю жизнь пел единственную матросскую песню, какую знал. Теперь Синтия, став известной певицей, трепетно вплетает ее в свои композиции. А самого его она хочет сделать бессменным директором этого музея.

Часто вспоминал отца Пол aka Спуки. На фотографии, которую он нам показал со своего айпада, мы увидели красивого темнокожего господина в сером костюме и изысканной шляпе, скромно сидящего на деревянном стуле.

– Он у меня адвокат, был активным членом «Черных пантер», добрый, заботливый и вообще во всех смыслах замечательный человек! – сказал Пол.

Очень грустила о папе Даша Пархоменко. Папа у Даши известный ученый, профессор, крупный физик, изучивший кремний вдоль и поперек. «Я так люблю своего папу!..» – вздыхала Даша.

Даже Леня, чтобы ее подбодрить, сказал:

– Даша, какая ты красивая, прямо прерафаэлиты по тебе плачут!

На что Даша ответила, выгнув бровь:

– Прерафаэлиты? Впервые слышу такое сравнение. Всем на ум обычно приходит Кранах.

– И это тоже, – согласился Леня.

Потом спохватился, хлопнул меня по плечу и великодушно добавил:

– Ты тоже, Марина, неплохо выглядишь для своих лет. Так у тебя нос раскраснелся, физиономия в веснушках. Как будто сошла с полотен… Кукрыниксов.

Кругом все шаталось, трещало, скрипело, валилось на пол и переворачивалось вверх дном. А ты лежишь, будто в люльке: вверх – вниз, с одного бока на другой перекатываешься, и постепенно до твоего сознания доходит смысл слов, исполненный эпической мудрости: море – колыбель человечества.

– Я, пожалуй, больше не буду Илюшу укачивать, – услышала я голос Лени с нижней полки, – пусть так засыпает. Как же это неприятно, когда качают!

Он опрометчиво приподнялся с койки – и его вместе с чемоданами давай швырять по каюте.

Я кричу:

– Леня! Может, ты не будешь хватать меня за ноги?!

– Хватаю, за что попало! – отвечал Тишков.

Изловчившись, он сунулся в туалет, выкарабкался оттуда потрясенный:

– Я услышал в унитазе рев океана!..

Море вспенилось, волны заливали спардек, воздух наполнен водяной пылью и брызгами, на Афку за штурвалом – краснолицую, с сигаретой во рту, без шапки – страшно смотреть. Лед в проливе то сгущался, то рассеивался, то напирал на судно и, качаясь на волнах, основательно колотил в борта, когда мы, побуждаемые Баклэндом, четвертый раз ломанулись в пролив.

За кормой с криком летели чайки, неожиданно на волнах закачались люрики. Гренландские моряки зовут их «ледяными птицами»: появление люриков, частые полосы тумана, стаи кайр-пискунов, эскадры синих айсбергов и резкое падение температуры воды указывали на близость беспросветных скоплений плавучего льда.

Но Дэвиду нипочем ни грозное гудение ветра в снастях, ни то, как заполоскались и захлопали вдруг по мачте обвисшие паруса, словно они пали духом. Всему вокруг он пытался передать огненную страстность, которая пылала в нем самом:

– Пролив перекрыт льдами? Не беда! Курс на Северо-Восточную Землю! Обогнем остров Белый и тогда, миновав остров Баренца, будем бороздить Хинлопен с противоположной стороны!

Хватаясь за канаты, за поручни и другие предметы, мы кое-как притащились на завтрак, я насыпала в миску с молоком кукурузные хлопья, а перед картой архипелага Тед и Баклэнд вели высоковольтный разговор.

– Послал запрос кораблю «Стокгольм», – хмуро говорил Дэвиду капитан. – Тот находится в районе, о котором вы говорите. Мне ответили: у нас громадное судно – его болтает, как скорлупку. Вам здесь нечего делать, немедленно возвращайтесь. Похожая история, – добавил Тед, – случилась на Канарских островах, когда мы не смогли проскочить в перешеек. Пока к нему приближаешься, загораживают от ветра горы, а чуть высунешь нос – из-за угла бьет по кораблю зюйд-вест. Что делать, Дэвид. Надо поворачивать.

Обратно правились на шхуне парусом, бежали шибче парохода, сказал бы Шергин Борис Викторович. На горизонте проступили очертания дикого горного пейзажа – высокие шиферные или диабазовые скалы, на которых гнездились колонии морских птиц. Волков собрался туда прогуляться после обеда.

В обед была гороховая похлебка, и уже не подали второго – ни пирогов, ни блинов, ни десерта, что нас обеспокоило.

– Наверно, продукты на исходе, – заметил Миша. – Какой-нибудь злодей подумал бы: если кто за борт упадет – спасать? Нет? Все суп будет гуще.

К тому же из кранов умывальников тонкой струйкой закапала мутная ржавая вода. А ведь мы ее пили! При этом Афка запретила без особой надобности принимать душ.