Гулящая

— И на пятиалтынный хватит.

— Ну ладно. А взвар у меня есть. Фасоли или гороху вам надо будет — берите сколько угодно; у нас его никто не ест, а вам, может, для пирогов пригодится. Пусть Христя идет со мной, мне уже пора — дитя, верно, проснулось, — да и возьмет сколько вам нужно.

Христя, идя вслед за Одаркой, говорила ей:

— Спасибо вам, тетечка, большое спасибо! Вы так нам помогли: теперь, может, и сапожки не продадут… А то подумайте сами, праздник идет, старые сапоги совсем износились, а новые задумали продать. Такая меня досада взяла, когда мама сказала: положи их, за новые больше дадут… Так и заколотилось сердце. Другие к празднику обновки себе справляют, а мне сапожки купили, так и те отбирают!

Слушая быстро льющуюся речь Христи, Одарка вспомнила свои девичьи годы. Так и она когда-то радовалась каждой обновке. А теперь?… «Все это исчезнет, как призрак, — думала она. — Все минет, забудется, когда взглянешь в суровое лицо жизни… Куда девичья радость денется, куда веселые думы улетят? А вспомнишь эти счастливые годы! И беда не страшна, и слезы быстро высыхают…» И Одарка с удовольствием слушала щебетание Христи.

Впервые за это время легче вздохнула Приська. Словно кто-то камень снял с сердца, остановил слезы. Неясные мысли плывут в голове. «Хорошо, когда добрый человек найдется… хорошо…» — шепчет она.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Наступил и канун праздника — сочельник. Благодаря Одарке Здорихе Приська встречает его не как-нибудь; и еды вволю, и пирогов, еще и водки осьмушку купили. Всего понемногу, да некому есть, некому пить, некого поздравлять. Надкусив пирог, Приська вспоминает Филиппа и плачет. Какая уж там еда, когда слезы заливают глаза. Глядя на Приську, плачет и Христя. Больше слезами, чем яствами, расставленными на столе, насытились они и невеселые легли спать.

Наступили Святки. Пока собирались и наряжались в церковь, пока там молились — все было похоже на праздник. День выдался погожий, солнечный; потоки света льются с неба, ярко сверкает земля в белоснежном уборе; даже глаза слепит от сияния. И не очень холодно; морозец небольшой. Во дворах, на улице, около церкви толпятся люди, да все в праздничной одежде, чисто вымытые, румяные. Праздник чувствуется во всем — и в выражениях лиц, и в праздничном, согретом солнцем, воздухе; и дышится как-то легче, и горе забывается; на душе радость, покой. Вместе с другими повеселели Приська и Христя. Приська молилась в церкви, а Христя болтает с подружками на кладбище. Она так давно с ними не встречалась: после Николина дня ни разу не выходила ни на посиделки, ни на попряхи [Попряхи — дневные сборища девушек в чьей-нибудь хате для совместного прядения.]. Как привязанная просидела почти три недели около матери. Девушки оглядывают ее, хвалят ленты, монисто, сережки, любуются сапожками, рассказывают, что без нее происходило на посиделках: как чернявая Ивга поссорилась с Тимофеем и ходила к ворожее, чтобы та их помирила; как Федор ежедневно спрашивал, не видел ли кто-нибудь ее, Христю.

— Он тебя крепко любит, хоть отец и ругает его, — сказала Горпына Педькивна, подруга Христи, высокая белокурая девушка, первая хохотунья на селе.

— А мне все равно, — сказала Христя.

— Вот вспомни черта, а он и рога выставит! — крикнула, смеясь, Горпына.

Христя оглянулась. Прямо к ним шел парень, высокий, белокурый, в синем суконном кафтане, подпоясанном коломянковым кушаком, в серой барашковой шапке. Это был Федор Супруненко.

— Здорово! С праздником! — приветствовал он девушек, подойдя к ним.

— Здорово! — ответили девушки, а Христя промолчала. Пока Федор здоровался с другими, она отошла немного в сторону, а потом скрылась в церкви. Федор послушал девичье смешливое перешептывание и, ничего не сказав, удалился в церковь. Дружный девичий хохот проводил его, но он и не оглянулся.

— Вот так привяжи хлопца и води его за собой! — сказала низенькая рябая Педора.

— Вольно ж ему, как сумасшедшему, самому на глаза лезть, — сказала Горпына. — Христя от него убегает, а он, как репей, прицепился.

— Что вы тут обо мне мелете? — отозвалась Христя, незаметно подойдя к девушкам.

— Да вот Педора завидует тебе, что Федор, видишь, не за ней увязался, — смеясь, сказала Горпына.

— Он, кажется, скоро за всеми будет бегать, как щенок, — мрачно ответила Христя.

— Муха такая укусит!.. — шутит Горпына. — Вот если бы со всеми хлопцами то же было!

— То что б тогда случилось? — спросила какая-то девушка.

— Может, наша чернявая Ивга вышла бы замуж, — говорит Горпына. — А то пришла в церковь Богу молиться, но увидела Тимофея… Он от нее удирает, по пояс в снегу увяз, а она за ним — бежит наперерез. Застукала его в проходе между оградой и деревьями и до сих пор там торчит.

— Богу молятся? — сказал кто-то, и неудержимый хохот раздался в ответ.

— Да тише вы, не гогочите… еще батюшка в церкви услышит, — предостерегает кто-то из толпы.

— Если батюшка — то не беда. А если старый дьяк услышит, — говорит Горпына, — то заставит ему подпевать. Вот горе будет!