Гулящая

На следующий день с самого утра начались сборы. Первыми пришли близкие соседи поторопить хозяев, чтобы те скорее шли в церковь.

— Пора в Божий дом! — говорили они, заглядывая в дверь.

— Еще успеем. Заходите! Заходите! — приглашала Олена.

Пока собирались да наряжались, завели беседу. Рассказывали, как кто встречал праздник, как провел первый праздничный день, что нового в городе. Женщины тем временем оглядывали угощение, восхищались куличами, которые у Олены Ивановны всегда пухлые и высокие; расспрашивали, у кого она покупала муку, как готовила тесто, какие клала приправы… Обычные праздничные разговоры.

Но вот и хозяева готовы. Загнибида надел новый суконный костюм, сорочку с накрахмаленными манжетами, повязал шею шелковым платком; сапоги, начищенные до блеска, поскрипывают — одним словом, пан паном.

Олена Ивановна нарядилась в голубое шерстяное платье, накинула на плечи тонкую кашемировую шаль, а голову завязала шелковым платком; в ушах у нее сверкают сережки, на руках — золотые перстни.

— Готовы?

— Готовы.

И хозяева вместе с гостями отправились в церковь.

Недавно ушли, а, гляди, уж возвращаются: в такие дни служба недолгая. Гости пришли вслед за хозяевами. Мужчины, женщины, молодые и старые; толстые, как бочки, и тонкие, как шила; низенькие — приземистые и высокие, как дубы. А наряды? Красные платья, зеленые пелерины, разноцветные юбки, желтые безрукавки, блестящие ластиковые сюртуки, черные суконные кафтаны — в глазах рябит! Все гурьбой валят в дом, здороваются, шумят. Говорят: десять душ — десять слов… а тут сколько народу? Шум и гам заливают все комнаты клокочущим потоком, словно открыли шлюзы.

А еще не все пришли: то один, глядишь, подойдет, то другой. В комнатах такая давка, что не пройти; одни разместились на стульях и диванах, другие толпятся, разыскивая место. Гости поглядывают на столы, где рядами наставленные бутылки с настойками переливают всеми цветами радуги; на большом подносе возвышается жареный гусь, рядом поросенок с пучком хрена в зубах; барашек, свернувшись клубочком, выставил свое остренькое рыльце с редкими зубами; там лежит утка, задрав вверх ноги, тут белеют ломти молодого сала, желтеет сливочное масло, румянятся крашеные яйца; а над всем этим в конце стола, словно сторожа, возвышаются куличи с белыми головками, присыпанными цветным сахарным горошком. Все так и привлекает к себе взгляд, возбуждает аппетит! И многие гости при виде этого изобилия чмокают губами.

— Кого мы еще ждем? — спросил высокий, осанистый человек с веселыми карими глазами, багровым лицом и черными усами, подходя к толстому торговцу, который сидел в углу, обливаясь потом. — Или мы так походим, поглядим на эти запасы и разойдемся по домам? — молвил он потом, покручивая черный ус.

— Петро Лукич! Петро Лукич! — крикнул толстый торговец.

— А что? — откликнулся Загнибида.

— Пора, братец! Животы подвело, — сказал он, сделав такую гримасу, точно у него в самом деле заболел живот.

— Да… Рубец и Кныш обещали зайти, — сказал Загнибида, почесывая затылок.

— А по-моему, семеро одного не ждут! — сказал высокий.

— И батюшки еще нет, — добавил Загнибида.

— Ох, эти бородатые! — процедил толстый торговец.

— И зачем их ждать? — спрашивает высокий. — Мы и сами можем бороду прилепить. У Олены Ивановны, верно, где-нибудь завалялась связка пеньки. Вот и борода готова.

Поднялся хохот.

— Колесник уж пустился на выдумки! — сказал кто-то.

— Какие там выдумки? — возразил Колесник. — Тут еле голос подаешь, а они выдумки!.. Я предлагаю: пока батюшка, да те, да другие, оно бы следовало по одной пропустить. Пантикулярно, как говорят паны.

— Следует, следует! — сказал кто-то.

— Да что-то Петро Лукич не тае… — глядя на хозяина, сказал Колесник.

Загнибида махнул головой.

— Там, — тихо сказал он, указывая на дверь в соседнюю комнату.

Колесник, толстый торговец и еще кто-то поднялись и один за другим направились к дверям.

— Батюшка идет! — крикнул кто-то.

— Батюшка, батюшка! — пронеслось по комнатам.

— Постойте, сейчас батюшка придет, — крикнул Загнибида, проталкиваясь вперед, чтобы встретить гостя.

Колесник сердито махал рукой.

— Утритесь, Константин Петрович, чтобы бородатый не заметил! — сказал кто-то Колеснику.

— Утритесь!.. Чарка возле самого рта была — и тут отняли! — недовольно сказал он.

— Значит, пришлось только посмотреть?

— То-то и оно-то!

Послышался хохот.

— По усам текло, а в рот не попало.

— Да не разводи хоть нюни, — просил Колесник, почесывая затылок.

Поднялся еще больший хохот.

— Тссс!.. — загудели кругом.