Впрочем, в те же самые годы Гумилев в частных беседах высказал и другую мысль: «черную легенду» придумали не тамплиеры, а европейские ученые, «чтобы доказать превосходство европейцев над азиатами». В ноябре 1989 года Гумилев рассказал Дауду Аминову, что «черную легенду» «завезли в Россию во второй половине XVIII века дворянские сынки из Западной Европы, куда они ездили учиться в тамошних университетах. До этого времени в России и не подозревали, что было “татарское иго”».
Но как же тогда летописи, песни, повести, былины, созданные задолго до XVIII века? Или всё это – грандиозная подделка? Если иго придумано в XVIII веке, то и вся древняя история – результат грандиозной фальсификации. Только чьей? И зачем? Впрочем, в такие дебри Гумилева, к счастью, не заносило.
Арслан-бей
Лев Николаевич не лицемерил, он и в самом деле уверил себя, что монголы опасности для Руси не представляли. Разве могли друзья из Великой степи угрожать своим оседлым русским братьям? Спорить с Гумилевым о татаро-монголах было совершенно бессмысленно, он просто не хотел слышать собеседника.
Аполлон Кузьмин вспоминал об одной беседе с Гумилевым. Оба, вероятно, не хотели враждовать, их беседе должна была помочь бутылка монгольской водки. Но не помогла и водка. Кузьмин так передавал содержание беседы:
Любовь к тюркам и монголам, как мы помним, началась еще с юности. Молодой Лев Гумилев принимал монголов такими, какими они были на самом деле, не приукрашивая действительность. Еще до ареста 1938 года Гумилев сочинил маленькую поэму под названием «Диспут о счастье», которую позднее включит в свою стихотворную трагедию «Смерть князя Джамуги».
«Диспут о счастье» – вольный поэтический пересказ легенды, которую приводит Рашид-ад-Дин, составитель «Сборника летописей» (нечто вроде официальной истории монголов, написанной по заказу иль-хана – монгольского правителя Персии). Содержание легенды таково. Однажды Чингисхан спросил своих соратников, в чем на свете счастье? Ни один ответ ему не понравился, а потому великий хан в конце беседы изложил собственную точку зрения на этот вечный вопрос:
«Вы нехорошо сказали! [Величайшее] наслаждение и удовольствие для мужа состоит в том, чтобы подавить возмутившегося и победить врага, вырвать его с корнем и захватить всё, что тот имеет; заставить его замужних женщин рыдать и обливаться слезами, [в том, чтобы] сесть на его хорошего хода с гладкими крупами меринов, [в том, чтобы] превратить животы его прекрасноликих супруг в ночное платье для сна и подстилку, смотреть на их розоцветные ланиты и целовать их, а их сладкие губы цвета грудной ягоды – сосать!»
Перед нами идеал грабителя, насильника и убийцы, но молодого Льва Гумилева он не испугал. Лев, тогда еще открытый и чуждый лукавства юноша, перевел слова восточной летописи на язык русской поэзии:
Нет! Счастье, нойоны, неведомо вам.
Но тайну я эту открою:
Врага босиком провести по камням,
Добыв его с легкого боя;
Смотреть, как огонь пробежал по стенам,
Как плачут и мечутся вдовы,
Как жены бросаются к милым мужьям,
Напрасно срывая оковы;
И видеть мужей затуманенный взор
(Их цепь обвивает стальная),
Играя на их дочерей и сестер
И с жен их одежды срывая,
А после, врагу наступивши на грудь,
В последние вслушаться стоны
И, в сердце вонзивши, кинжал повернуть…
Не в этом ли счастье, нойоны?
Но в своих научных и «перфектологических» книгах Гумилев к этой легенде больше не возвращался. Слишком уж она не соответствовала тому образу Чингисхана и его монголов, старательно, даже любовно создававшемуся на страницах «Поисков вымышленного царства» или «Древней Руси».