Hungary’s Cold War

Пытаясь найти объяснение загадке, почему Советский Союз так легко согласился отпустить Восточно-Центральную Европу в 1989 году, я ввел термин "Брест-Литовский синдром". Положение Советского Союза в 1988-89 годах вполне можно назвать борьбой не на жизнь, а на смерть. То есть впервые после гражданской войны в России СССР - как ни парадоксально, все еще одна из двух сверхдержав биполярного миропорядка в военном смысле - оказался в ситуации, когда на карту было поставлено его собственное выживание. Приоритет спасения имперского "центра" был логичным и необходимым шагом, по отношению к которому периферия Восточной и Центральной Европы постепенно, но стремительно теряла свое значение. Еще в марте 1918 года, в тот критический момент гражданской войны, Ленин также выступал за подписание мирного договора с немцами, который, хотя и потребовал бы потери огромных территорий, тем не менее обеспечил бы сохранение большевистского государства. Примечательно также, что размер территории, уступленной Советской Россией по Брест-Литовскому договору, был очень близок к площади Восточно-Центрального европейского региона, от которого отказался Горбачев.

Чтобы объяснить сложность политики Горбачева в отношении стран Восточной Центральной Европы в 1988-99 годах, я ввел теорию "плавающей" брежневской доктрины. Как известно, на июньской партконференции КПСС 1988 года Горбачев без предварительной теоретической проработки провозгласил, что любой народ имеет право выбирать свою социально-экономическую систему. Этот тезис затем неоднократно и в разных формах повторялся Горбачевым и другими лидерами в течение 1988-89 годов и очень скоро был дополнен обещанием прекратить применение военной силы. Суть этих многофункциональных деклараций, одновременно адресованных всем заинтересованным сторонам и намеренно рассчитанных на двусмысленность, заключалась в том, что, хотя они косвенно отвергали возможность военного вмешательства, в них никогда не говорилось категорически, что Советский Союз не будет вмешиваться во внутренние дела союзника, если политические преобразования, horribile dictu, приведут к полному отказу от социализма и восстановлению парламентской демократии. В то же время все это сопровождалось постоянными предупреждениями из Москвы лидерам восточноевропейских стран по секретным каналам и на конфиденциальных двусторонних переговорах. Послание было следующим: пределом преобразований является сохранение социализма и обеспечение стабильности. Изначально инстинктивная, а затем все более осознанная тактика распространения брежневской доктрины была успешной и эффективной, по крайней мере, временно. В действительности с середины 1988 года "плавающая" брежневская доктрина была практически единственным "оружием" советского руководства, с помощью которого оно могло хотя бы на короткое время повлиять на политические процессы, протекавшие в Восточно-Центральной Европе. Оно также оказало стабилизирующее воздействие на ускорение переходного процесса как в Восточной Центральной Европе, так и в Советском Союзе и во многом способствовало сохранению в основном мирного характера этих изменений.

Я отметил, что принятие внутриполитических изменений в Восточной Центральной Европе в 1989 году отнюдь не означало, что Горбачев был готов отказаться и от советской сферы влияния в регионе; напротив, "региональная финляндизация" Восточной Центральной Европы изначально рассматривалась как цена свободы. Этим усилиям в немалой степени способствовал тот факт, что до конца 1990 года западные державы, приветствуя внутриполитические преобразования, не поддерживали стремление государств региона к независимости даже в форме нейтралитета. Напротив, в этот короткий период НАТО и Варшавский договор рассматривались как фундаментальные столпы европейской системы безопасности. Следовательно, несмотря на то, что большинство бывших западных политиков и дипломатов утверждают в своих мемуарах, демократические правительства в регионе, избранные в результате свободных выборов весной 1990 года, были призваны западными политиками сохранить членство в Варшавском договоре и Комеконе. Иными словами, в 1989-90 годах не только Москва была заинтересована в региональной финляндизации Восточно-Центральной Европы; на этом важнейшем историческом переломе западные державы также были готовы принять этот вариант - установление демократических систем при сохранении советской сферы влияния за счет сохранения существующих интеграционных организаций: Варшавского договора и Комекона. Запад считал сохранение союза стран советского блока с Советским Союзом справедливой ценой за "освобождение" этих государств в том, что касалось их политической системы. Такая позиция казалась вполне разумной с учетом стремления Запада сохранить европейскую стабильность, поддержав горбачевские реформы. Однако последовавший за этим распад Советского Союза дал им хороший шанс навсегда забыть об этой переходной сделке.