I

- он пригласил её пройти по Нотр-Даму, который, кроме стрельчатого свода, пока не имел в

интерьере никаких признаков храма. Они остановились там, где в будущем должен был быть

устроен алтарь, но сейчас там стоял лишь стол да комод, явно не из церковного убранства. Морис

открыл ключом верхний ящик и достал оттуда что-то бережно завернутое в синюю материю,

расшитую золотой ниткой геральдическими лилиями Французского королевства.

- Для меня честь просить вас принять это, - сказал, развернув материю, епископ, - это Орден

Святого Гроба Господнего Иерусалимского.

Он был чрезвычайно красивым с чеканенными доспехами, крылатыми ангелами и красным

иерусалимским крестом посреди, и Готель долго всматривалась во все эти детали, прежде чем

смогла что-то ответить:

- Я даже не знаю что сказать, ваше преосвященство, - растерялась она.

- Я просто прошу вас принять его и стать Дамой нашего Ордена, - сказал Морис.

- Но зачем он мне?

- Я прошу вас его принять не потому, что он нужен вам или нет, а потому что Ордену нужны

такие люди, как вы, - проговорил епископ, - вы мудрая женщина и однажды Ордену может

понадобиться ваша помощь.

- Я сделаю все, что в моих силах, ваше преосвященство - согласно кинула Готель.

- Это сопроводительный документ, постарайтесь уничтожить его после того, как прочитаете, -

сказал он, протягивая сверток, - там есть имена, вы так же сможете всегда обратиться к ним за

помощью.

- Сестра Элоиза не хотела принять меня даже в монахини, а вы оказываете мне столько чести,

- улыбнулась она, принимая орден.

- Служить Господу в миру гораздо сложнее, чем в храме. Я думаю, она это знала. И еще я

полагаю, она знала, что лучше вас с этим мало кто справится.

- Благодарю вас, ваше преосвященство, вы очень добры, - Готель склонила голову и

поцеловала руку епископа.

На обратном пути она зашла к Клеману, который мучился похмельем после минувшего

застолья. Готель сделала ему травяной отвар и села за стол, пока тот пытался прийти в чувства.

- У вас кончились доски? - спросила она, разглядывая разобранную крышу.

- Да, я как раз думал дойти до Жиля, взять еще несколько штук, - держась за голову, ответил

супруг.

- Пейте ваш отвар, мой друг, и выходите к Сене; с ночи здесь совсем нечем дышать, - сказала

Готель и вышла на набережную.

- Простите меня, дорогая, наверно вчера я был ужасен, - сказал Клеман, подойдя к супруге.

- Совсем нет, - ответила та, - вы объяснялись мне в любви.

- Господи, - прикрыл он руками лицо, - простите, ради Бога, простите.

- Почему же, я уже и забыла, как оно бывает, - улыбнулась она, - а тут с таким глубоким

чувством.

- Не говорите больше, я вас умоляю, - взмолился Клеман.

- Вам стыдно за свою любовь?

- Не за любовь. Мне стыдно за подобное признание, ведь вы достойны большего, чем пьяные

слова, - он сжимал её руку так усердно, словно пытался выдавить из неё прощение.

- Вы делаете мне больно, мой милый Клеман, - высвободилась она, - а про вчера забудьте. Я

была рада, что вы позволили себе эту слабость, вы не слишком часто позволяете себя в ней

урезонить.

Готель смотрела на Сену и вертела в руках опавший листок.

- Вы собирались к Жилю, - напомнила она.

- Да, - улыбнулся тот и махнул рукой, - но я пойду к нему позже.

Но Клеман не пошел к нему ни позже, ни на следующий день. А в тот день, он купил на все

деньги фруктов и принес их Готель. Он пытался заботиться о своей супруге в соответствии с её

положением в обществе и в его сердце, даже если бы ему в итоге пришлось спать под открытым

небом.

- Когда вы доделаете крышу? - снова спросила его жена к зиме, - не шутите так Клеман, день

на день ляжет снег.

И после долгих уговоров, Клеман всё же собрал какие-то средства и залатал крышу. Днем он

находился в магазине, а едва начинало смеркаться, приходил к Готель и садился у огня.

- Меня сегодня посетила мадам Леблан, - рассказывал он, откашлявшись, - она пересмотрела

весь мой ассортимент.

- И что же она купила? - спросила супруга, шинкуя салат.

- Пока ничего, - ответил Клеман, - но она обещала снова. Знатная дама. Пока у меня будут

такие покупатели, мой магазин будет процветать.

- Я зайду к вам завтра, убрать, - сказала Готель, постучав ложкой по краю миски.

И на следующий день, раздав у собора горячую сдобу Гийома, она пришла в лавку. У

Клемана горел камин, но Готель не могла отделаться от ощущения, что в доме, всё же,

необъяснимо холодно. Стены не были прогретыми, как бывает в доме, где регулярно топят, и даже

на камине по краям блестел иней. Готель сделала шаг к лестнице на второй этаж, но Клеман

вцепился в неё двумя руками с глазами переполненными страха:

- Постойте! - взмолился он.

- Вы не жалеете меня совсем! - крикнула она, выкручивая себе руки, пытаясь вырваться, - на

улице зима! Вы не топите, вы совсем не топите дровами! И вы ничего не едите.

Готель села на ступени лестницы и тихо заплакала.

- Закрывайте магазин, - вытирая лицо проговорила она и посмотрела на растерянного

Клемана, - закрывайте этот проклятый магазин!