И Эльборус на юге...

Имя художника названо — можно было, пожалуй, и остановиться. Но не давала покоя мысль: что же еще хранилось некогда в Акшуате? Давняя заметка упоминала о целом музее — многостороннем и весьма обширном...

По мере изучения литературно-общественной деятельности Поливанова-сына возникла к мало-помалу усиливалась неотвязная мысль: археолог, этнограф, архивист — мог ли он не составить описание своего собственного незаурядного собрания?

...Эта тоненькая книжечка действительно существует: «Каталог музея В. Н. Поливанова в селе Акшуат». Картины западноевропейских мастеров, полотна Айвазовского, Левитана, Репина... Автографы Беранже, Вольтера, Гюго, обоих Дюма и даже — Наполеона!.. Курьезная реликвия: Екатерина II пишет своему камердинеру: «Табакерку мою с бриллиантами всегдашную забыли в Петербурху...»

Н. И. Поливанов. Из Ставрополя — в действующий отряд.

«1. Николай Иванович Поливанов.

2. Князь Николай Вяземский.

Ольгинское укрепление. 20 мая 1836 г.»

Рисунок. УХМ. Публикуется впервые.

М. Ю. Лермонтов. Тройка. 1832—1834. Рисунок. ИРЛИ. Ленинград.

Ф. О. Будкин (П. 3. Захаров?). М. Ю. Лермонтов — корнет лейб-гвардии Гусарского полка. 1834. X., м. ИРЛИ. Ленинград.

И наконец, действительно — рукописи Лермонтова: письмо и стихотворение. Графических работ поэта здесь нет. Зато упомянуты два альбома рисунков... самого Н. И. Поливанова[120].

Автографы Лермонтова после революции попали в Институт русской литературы АН СССР. Ну, а поливановские рисунки? Первоначальная информация была неутешительной. «Музей был (не без участия служащих имения) растащен,— читаем в одном из краеведческих изданий.— Основная масса экспонатов погибла»[121]. Значит, листы, прибывшие в Москву из Батуми,— все, что осталось случайно от двух альбомов? Ведь сообщалось же в сопроводительном письме, что они были получены в 1920 году «в обмен на хлеб и муку от бывших служащих Акшуата»!..

Старый путеводитель был прав лишь отчасти. Поскольку Симбирская губерния стала Ульяновской областью, я решил изучить каталоги Ульяновского художественного музея[122]. И вот тут-то в числе других оказалось около сотни работ... из бывшего акшуатского собрания. Правда, рисунки Н. И. Поливанова среди них не значились. Но издания такого рода останавливаются лишь на творениях выдающихся мастеров...

Я вылетел в Ульяновск.

Закубанье, год 1836-й

Выцвело от времени каллиграфическое «N. Poliwanoff» на серой обложке одного альбома, тускло золотится тисненое «N. Р.» на зеленом сафьяне другого...

Они действительно обнаружились в музейных фондах. И, рассматривая их, нетрудно убедиться: московские листы были вырваны именно отсюда.

Остановимся прежде всего на кавказской теме.

Позади юнкерские шалости, кавалерийские учения, гвардейские смотры. Волонтер, или охотник, Николай Поливанов спешит в действующий отряд. Впечатления обильны и разнообразны. Карандашные наброски, рисунки пером, яркие акварели возникают на шероховатых листах «англинской» бумаги.

Новочеркасск: усатый красавец казак в темно-синей куртке и необъятных шароварах, румяная молодица в алой косынке и расписном платке. Почтовая станция в донской степи — мазанка, крытая соломой; путешественник в уланской фуражке беседует с ямщиком. И вот уже лихая тройка мчит юного корнета вдоль пограничной реки Кубани, мимо сторожевых вышек, маяков и частоколов — в Ольгинское предмостное укрепление. А там — ряды лагерных палаток, бивуачные костры, ожидание... И наконец, сам поход: отчаянные сшибки наездников, цепи пехоты, встреченные выстрелами из лесной чащи, пушкари у своих единорогов и мортир.

Преодолев хребет, войска спускаются к Черноморскому побережью. Лазоревые воды Суджукской бухты, корабли на рейде, бастионы Александрийской крепости. (Неподалеку отсюда в 1838 году генерал Н. Н. Раевский основал еще одно укрепление. Оно располагалось в устье реки Цемес у руин турецкой крепости Суджук-Кале. «Раевский решил, что тут будет город, которому его воображение придавало огромные размеры в будущем»,— вспоминал современник[123]. Укрепление получило название — Новороссийск.)

Внимание художника привлекают кавказские типы. Сумрачный черкес, взявшись за рукоять кинжала, мстительно сжимает губы. Казак-пластун, опираясь на посох-рогатку (она служит для прицельной стрельбы) и лукаво ухмыляясь, шагает по прибрежной дороге; вослед важно шествует навьюченный верблюд с бесстрастным погонщиком-калмыком. Мулла в огненно-карминном одеянии и белой чалме застыл на своем породистом скакуне. Дочерна загорелое лицо, насупленные брови, седая борода. Еще одна необычная акварель: горец в бурой черкеске, встав на седло, чтобы дотянуться до вершины каменной глыбы, палит из ружья. Рисунок карандашом: черноморский казак всматривается с берегового утеса — не появится ли турецкая фелюга...

Что же стоит за этими зарисовками? Что за люди окружали художника. В каких событиях он участвовал?