И Эльборус на юге...

Его высокое чело Всегда без гордости светло,Всегда без гнева величаво!..Рисуют тихо думы след Его пронзительные взоры...

Достойный видит в них привет,Ничтожный — чести приговоры!..[148]

Можно понять теперь, какой волнующей неожиданностью явились акварели, изображающие генерала Вельяминова во время закубанской экспедиции 1836 года. Сдержан и сосредоточен он в альбоме лермонтовского друга. Один из листов — «Экспедиция на Кавказе»: генерал во главе отряда едет по ущелью. Среди штабных Поливанов изобразил и себя в уланском мундире и фуражке. Все офицеры, как водилось в походе, без эполет, с черкесскими шашками на узких ремнях через плечо. Зарисовки «Лагерь при Суджук-Кале», «Привал на Кавказе» своей достоверностью удивительно перекликаются с мемуарами, рисующими генерала в походном быту. На поливановских работах мы видим солдат, которые, составив ружья в пирамиду, расположились близ костра, офицеров, беседующих между собою, и — генерала. Он сидит на барабане и... играет с охотничьими собаками[149].

Н. И. Поливанов. «Экспедиция на Кавказе.— 1. Генерал-лейтенант Вельяминов. 2. Начальник штаба генерал Вердеревский. 3. Адъютант князь Шаховской. 4. Лейб-гвардии Уланского полка поручик Николай Поливанов.— Стрельна, 8 декабря 1837 г.» Акварель. УХМ. Публикуется впервые.

Н. И. Поливанов. «Казак-пластун и калмык. Суджук-Кале. 8 июля 1836 г.» Акварель. УХМ. Публикуется впервые.

Н. И. Поливанов.

«Крепость Александрийская в бухте Суджук-Кале.— Лагерь при крепости Александрийской. 29 августа 1836 г.» Акварель. УХМ. Публикуется впервые.

А вот отрывки из воспоминаний: «Перед вечером отряд вышел на открытое лагерное место; стали разбивать палатки. Для Вельяминова поставили барабан <...>. Это была его постоянная привычка. Вокруг него болтали офицеры. Казалось, он был ко всему равнодушен, однако мало слов ускользало от его слуха. Он позволял молодежи на походе ли, за столом или у себя в кабинете говорить свободно обо всем, прислушивался к разговору и заключал по нем об уме и характере каждого из рассуждающих». И далее: «...любил он собак до крайности! В минуту досады только собака могла развеселить его своими ласками. Ей позволялось прыгнуть на него с грязными лапами, замарать платье, лизнуть куда попало; он начинал ее гладить, называть по имени, и пасмурное лицо его прояснялось»[150].

С этой страстью генерала связан забавный случай, происшедший той же осенью. По окончании экспедиции участники ее собрались в Ставрополе у командующего. «Ну что, дражайший, к чему вас представить?» — обратился генерал с улыбкой к одному из штатских, добровольцу, отличившемуся в делах. «Анны с бантом вы мне не дадите, Станислава я не хочу, подарите мне вашу легавую собаку!» — ответил тот. «Столь скромное желание рассмешило присутствующих и более всех Вельяминова, который не ожидал такого ответа»,— вспоминает очевидец[151].

Безусловно, Николай Поливанов разделял всеобщее восхищение личностью командующего. В свою очередь, тот отметил гвардейского корнета не только представлением к ордену за мужество в сражениях. Среди фамильных реликвий в каталоге акшуатского музея значится: «Сабля. Подарена Н. И. Поливанову генералом Вельяминовым»[152].

Названы самим художником

Документальность рисунков еще раз подтверждается тем, что все поименованные персонажи действительно участвовали в экспедиции. Так, отмеченный в батальной сцене «генерал-лейтенант Малиновский» был начальником 20-й пехотной дивизии, а в отсутствие Вельяминова командовал всем отрядом. Отмеченный в кавалькаде командующего «адъютант князь Шаховской» — подполковник по особым поручениям, давний знакомый Александра Бестужева. В переписке с родными декабрист неоднократно упоминает его. Удалось даже обнаружить письмо к самому Шаховскому, которое прежде не публиковалось. Отосланное из Геленджика 7 июня 1836 года, вскоре после производства Бестужева в офицеры, оно отражает душевное состояние в эти важнейшие для него дни:

«Драгоценный мой Константин Яковлевич!

Поверишь ли, что «Инвалид», присланный из Керчи 28-го мая, чуть не убил меня радостию,— и если б я не лежал в постели изможденный болезнию — я бы не вынес этой нежданной вести: у меня бы лопнула артерия! Слава Богу все прошло! и это произвело перелом на лучшее <...> Ну спасибо Алексею Александровичу — я всего ждал от его благородной решительности на предстательство, но мало надеялся на успех.— И вдруг я: воистину воскрес по его слову. Чорт меня возьми, если у меня будут дети, так они прежде мамы выучены будут звать по имени Алексея Александровича...

Обнимаю тебя от сердца милый князь, будь здоров и щастлив!»[153].