Читаем И Эльборус на юге... полностью

И Эльборус на юге...

(«Первоначально мы в цепи изумлены были непонятным, резким шипением, моментально поражавшим наш слух,— вспоминал участник экспедиции.— Я видел одного конного казака, раненного стрелою в левое плечо, у которого товарищ его выдернул стрелу. Однако железное копьецо стрелы все-таки осталось в теле, так что врач вынул его уже посредством операции»[161].)

Таковы будни действующего отряда. Именно сюда поспешит из Тамани Печорин с подорожной «по казенной надобности». Именно здесь встретится он впервые с Грушницким.

Закубанские горы и болота ожидали в следующем году и самого Лермонтова. Ставрополь, Ольгинское, берег Черного моря станут вехами его странствий. «Два, три месяца экспедиции против горцев могут быть ему небесполезны — это предействительное прохладительное средство (успокаивающее), а сверх того лучший способ загладить проступок»,— сообщал доброжелательно корпусной начальник штаба родственнику поэта, хлопотавшему за него[162]. Уникальные рисунки Поливанова позволяют воочию удостовериться, каким было это «успокаивающее»...

Встреча накануне ссылки

Когда Поливанов должен был вернуться с Кавказа?

«По пробытии там круглого года»,— разъясняют «высочайшие» постановления[163]

. Соответственно в приказе генерала Вельяминова, отданном по завершении экспедиции, читаем, что корнет Поливанов, как и остальные гвардейцы, прикомандировывается к казачьим частям на Кавказской линии по 1 апреля 1837 года[164].

А 10 апреля Лермонтов отбыл из Москвы, направляясь в кавказскую ссылку[165]. Свиделись ли они? Или встречные тройки разминулись на большаке где-нибудь между Тулою и Воронежем?..

Слова эти первоначально заключали очерк и очень нравились мне своей загадочностью и неопределенностью. Возникала заманчивая (хотя вряд ли осуществимая) идея: найти все почтовые книги станционных смотрителей от Москвы до Ставрополя... Но — прошло время и вопрос разрешился совсем по-иному.

В архиве обнаружился формуляр Поливанова: «Прибыл обратно к лейб-гвардии Уланскому полку 1 марта 1837 года»[166]. После чего стало возможным отыскать его имя в «Санкт-Петербургских ведомостях» среди приехавших в северную столицу 21—24 февраля (поясняется даже: «из Ставрополя»)[167].

В эти дни не улеглось еще волнение после трагической гибели Пушкина. Лермонтовское «Смерть поэта», тысячекратно переписанное, разошлось по городу. Лермонтов арестован. 27 февраля — приказ о переводе в Нижегородский драгунский полк. С первых дней марта он уже в своей квартире, теперь — под домашним арестом. Однако его навещают. «Я заказал обмундировку и скоро еду,— сообщает он одному из друзей.— Буду к тебе писать про страну чудес — Восток». Отъезд состоялся 17—19 марта[168]

Таким образом, почти целый месяц Лермонтов и Поливанов одновременно находились в Петербурге!

Вспомним, что завершившаяся командировка Поливанова была их первой продолжительной разлукой. Воротясь, он узнает о переменах в судьбе Лермонтова. О его славе. Об аресте. О ссылке — и куда?— в те края, где улан провел без малого год!

Мог ли Поливанов в этих (да и, пожалуй, во всяких иных) обстоятельствах не навестить друга, не ободрить его, не поделиться впечатлениями пережитого?..

Оставь, оставь свои преданья О горских подвигах войны —Не растравляй мои желанья,

Мои мечтательные сны.Пленен я силою рассказа О буйных горцах, о войне,—

вписывает в 1837 году в альбом Поливанову один из сослуживцев и завершает сокрушенно:

Но не придется видеть мне Вершины дикого Кавказа!..[169]

В отличие от автора приведенных стихов, Лермонтову свидание с кавказскими вершинами только предстояло. Ясно поэтому, с какой жадностью должен был воспринять он свежие вести из далекой страны, которая с детских лет неотвязно занимала его поэтическое воображение!

А тут еще пухлый альбом со свежими зарисовками...

Не все они дошли до наших дней. Но даже то, что уцелело, убеждает: «преданья» Поливанова отозвались затем чутким и гулким эхом в лермонтовском творчестве.

Вопросы продолжают возникать. Многие пока безответны. Надеюсь — до поры до времени. Ведь и вся история этого поиска начиналась с одной-единственной акварели, приписываемой кисти поэта, со скромного пейзажа, который некогда, не мудрствуя лукаво, назвали — «Кавказский вид».