И Эльборус на юге...

На другом листе — красные крыши и ярко-желтые стены усадебных строений среди сочной зелени парка. Двумя белыми пирамидками отмечен въезд. На переднем плане — обширный пруд. Авторское «Вид дома в Петрищево, 2 июля 1831 года» — окончательно убеждает: дружеское послание из Москвы было получено именно здесь.

Найденные листы подсказывают еще один вывод. В ленинградском музее хранится тетрадь Лермонтова, относящаяся к пребыванию в юнкерской школе (1832—1834 годы). Среди рисунков — «Общий вид местечка у пруда» и «Всадник у пруда, за которым виден город». Названия условные (даны искусствоведами).

Перед нами все то же Петрищево, дважды зарисованное юнкером Лермонтовым по памяти в Петербурге. Так мы впервые узнаем, что он бывал в подмосковной усадьбе своего друга.

Условие необходимое, но недостаточное

От Петрищева до Клязьмы — 20 верст. Можно ли считать это «соседством»? На всякий случай выписываем все прибрежные селения в пределах Московской губернии — их оказывается 130. Дальше — тупик. Имена землевладельцев на 1831 год можно узнать лишь из рукописных материалов (случай с поливановской деревней — не более чем везение). Но основной массив документов — в Центральном историческом архиве Москвы, хранилище в аварийном состоянии, доступ к фондам намертво закрыт. Пришлось идти другими путями...

Прежде всего — в буквальном смысле: пешком.

Задача: найти старинный дом на крутом берегу. Подсказка: всаднику здесь не переехать вброд — только вплавь.

«Река Клязьма берет начало в Московской губернии... постепенно переходит от ручья к реке в двадцать с лишним сажен шириной; глубина ее также изменяется и достигает в некоторых местах трех сажен; протяжение от источника к тому месту, где река входит во Владимирскую губернию, простирается до 186 верст» — так было век назад. А ныне?

Н. И. Поливанов. «Петрищево в 1831 году». Рисунок карандашом. УХМ. Публикуется впервые.

М. Ю. Лермонтов. Петрищево. Рисунок карандашом. 1832—1834. ИРЛИ. Ленинград.

Н. И. Поливанов. «Вид дома в Петрищево. 2 июля 1831 г.» Акварель. УХМ. Публикуется впервые.

Берега оказались крутыми почти повсеместно. А вот глубина... Верст сорок от истока русло переходят вброд. Затем скромная речушка превращается в... огромные водохранилища — Клязьминское и Пироговское — канала имени Москвы. Чинно плывут теплоходы, проносятся «Метеоры», белеют косые паруса яхт. Зато ниже плотины Клязьма течет в первозданных берегах, можно снова искать сходство с лермонтовским пейзажем. И — находить, ибо река стала глубже...

Ну, а старинные усадьбы? Одних — и след простыл. Другие — подновленные, обстроенные стоят на вершинах прибрежных холмов: лечебницы, детские сады, пионерские лагеря. Чуть коснешься истории прошлого века, о чем только не вспомнят старожилы! Только о визите поэта — ни звука.

«Вот Иванов наш в мундире»

Было ли подмосковное имение у отца Н. Ф. И.?

Стихи Федора Федоровича Иванова печатались в журналах, комедии и драмы имели немалый успех на сцене. «Очень забавно иногда он певал в дружеском кружке у камина, покуривая трубку и прихлебывая пунш, русские песни на французском языке... Нас очень смешили эти ребяческие проказы... В разговорах и спорах приятельских, забавных, подчас важных, поучительных, ученых, мы забывали, что живем на развалинах сожженной Москвы; музыка, пенье, танцы под клавикорд перемежались чтением припасенных хозяином или гостьми стихов, а иногда и тут же написанных под шумок по вдохновению или задаче... Было так весело всякий раз с шести часов вечера до полуночи в дружеском кружке литераторов, остряков и образованных женщин».

Однако с утра и до шести часов вечера жизнь Иванова была далеко не беззаботной. Ни богатством, ни знатностью он не выделялся. Отец его — «из поповых детей»,— хотя и дослужился до генеральского чина, «кроме почтенного имени ничего не оставил в наследство многочисленному семейству, которого попечителем и питателем судьба назначила быть Федору, старшему его сыну». Писатель вынужден был служить военным комиссионером. За шестнадцать лет он поднялся только на один чин: с 9-го до 8-го класса, то есть от капитана до майора. Литературная слава еще более выставляла напоказ его бедность.

Вот Иванов наш в мундире,То и се, ни Марс, ни Феб,Пусть бренчит себе на лире,Продает стихи на хлеб,—

анонимно иронизировал «московский бульварный стихотворец» в 1811 году.