И Эльборус на юге...

О высокомерии Серве на сцене писал московский обозреватель: «Многие замечали, что господин Серве не показывал довольно радости и благодарности при рукоплесканиях...»[212].

Таковы некоторые стороны исполнительства Серве, которые дали повод для альбомного шаржа. Но будем помнить, что в целом он безусловно заслуживает «реабилитации»: не зря же его называли «настоящим гением» и «первым виолончелистом в мире»[213].

«Я пустился в большой

свет»

Зададимся естественным вопросом: бывал ли Лермонтов на выступлениях гостя из Брюсселя? Биография поэта, как мы знаем, документирована очень мало. Нет прямых свидетельств и в этом случае. Попробуем отыскать косвенные.

Триумфальные гастроли виолончелиста в русской северной столице продолжались без малого год. Все это время там же находился и Лермонтов, ведя светский образ жизни: театры, балы, маскарады. Вряд ли мог он остаться равнодушным, когда всеобщая молва изо дня в день повторяла новое имя.

Характерная подробность: чтобы попасть на дебюты очередных знаменитостей, как и на премьеры спектаклей, гусарские офицеры, однополчане поэта, чуть ли не поголовно уезжали из Царского Села, где была их штаб-квартира, в Петербург и, разумеется, не успевали возвратиться к утру. Полковой командир в таких случаях привычно откладывал учения на следующий день.

Да и личное пристрастие должно было заговорить в Лермонтове. Ведь он тоже владел смычком, пусть по-любительски, но все же многочисленная родня не раз вспоминала, как тринадцатилетний Мишель на испытаниях в пансионе, ничуть не оробев перед публикой, весьма недурно сыграл замысловатую скрипичную пьесу.

Если добавить, что автор восторженных рецензий о Серве — Владимир Федорович Одоевский — был близким приятелем поэта, то посещение Лермонтовым хотя бы одного из концертов представляется нам просто неминуемым.

На этом, пожалуй, можно бы поставить и точку, веди мы речь просто об одном из юных корнетов гвардии, рядовом петербургском слушателе. Но, простите, Лермонтов, вернувшийся из ссылки, уже литературное светило первой величины. Он автор не только запрещенного стихотворения «Смерть поэта», но и «Бородина», «Тамбовской казначейши», «Песни про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова». Уже написан и читается в дружеском кругу «Демон». Из номера в номер «Отечественные записки» публикуют новые стихи: «Дума», «Поэт», «Три пальмы»... Там же появляются повести: «Бэла», «Фаталист», «Тамань».

Лермонтов на вершине славы, его считают наследником Пушкина. Он становится своим человеком в пушкинском кругу. Но, кроме того, новой его средой становится столичный бомонд, великосветское общество. Вот доверительное письмо в Москву, написанное по возвращении с Кавказа:

«Я пустился в большой свет. В течение месяца на меня была мода, меня наперерыв отбивали друг у друга. Это, по крайней мере, откровенно. Весь этот народ, которому доставалось от меня в стихах, старается осыпать меня лестью. Самые хорошенькие женщины выпрашивают у меня стихов и хвастаются ими как триумфом. Тем не менее я скучаю <...> Было время, когда я, в качестве новичка, искал доступа в это общество; это мне не удалось: двери аристократических салонов закрылись предо мной; а теперь в это же самое общество я вхожу уже не как искатель, а как человек, добившийся своих прав. Я возбуждаю любопытство, предо мной заискивают, меня всюду приглашают, а я и вида не подаю, что хочу этого; дамы, желающие, чтобы в их салонах собирались замечательные люди, хотят, чтобы я бывал у них, потому что я ведь тоже лев

, да! я, ваш Мишель, добрый малый, у которого вы и не подозревали гривы. Согласитесь, что все это может опьянять; к счастью, моя природная лень берет верх, и мало-помалу я начинаю находить все это несносным»[214].

Чтобы услышать Серве, вовсе необязательно было Лермонтову, прочитав анонс «Санкт-Петербургских ведомостей», добывать билеты на очередной концерт в Михайловском театре, доме Энгельгардта или юсуповском дворце. Все могло произойти совсем иначе.

«У граф. В... был музыкальный вечер. Первые артисты столицы платили своим искусством за честь аристократического приема; в числе гостей мелькало несколько литераторов и ученых; две или три модные красавицы; несколько барышень и старушек и один гвардейский офицер. Около десятка доморощенных львов красовалось в дверях второй гостиной и у камина; все шло своим чередом; было ни скучно, ни весело.