И это называется будни

Пришел механик. С устало-безразличным видом осмотрел фурму — много их уже перепробовали и все без толку. Оставлять переутомленных людей сверхурочно согласия не дал, отложил испытание фурмы, как ни кипятился Серафим Гаврилович, на следующий день.

Можно было отправляться домой, но Серафиму Гавриловичу не терпелось подвигать пустой конвертор, проверить возможности своих рук. Он поднялся в дистрибуторскую к машинисту и стал терпеливо ждать непредвиденного простоя. Только зря. Работа ладилась, конвертор порожним не оставался. К тому же машинист смены был мало знаком Серафиму Гавриловичу, и просить его об услуге показалось неловко.

Так и ушел он домой несолоно хлебавши. Но, шагая по заводскому двору и воспроизводя в памяти всю последовательность манипуляций у пульта, нет-нет и ловил себя на том, что руки его непроизвольно повторяют движения дистрибуторщика.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА 1

Взрыв неимоверной силы сотряс все вокруг. Взметнулся ураганом упругий, пропитанный пылью воздух, ударил в стены домов, выдавил стекла. Погасли огни и звезды, стала черной ночь. А следом что-то чудовищно могучее обрушилось на землю, она дрогнула, словно раскололась.

«Война». Это была первая мысль, мелькнувшая у Збандута, прежде чем он открыл глаза. Слишком мощным, слишком страшным был взрыв, на заводе такого произойти не могло.

«Люди?!» — пронзило, как током.

Збандут вскочил с постели, бросился к распахнутому окну и ничего не увидел. Ни поселка, ни завода, точно стоял его дом в зловещей пустоте. Снится? Нет. Чересчур реально ощущение пыли во рту, на губах, в глазах. Щелкнул выключателем, но свет не загорелся. На ощупь набирая цифры, стал звонить диспетчеру завода, но все телефоны отвечали короткими гудками. Бросил трубку, чтобы диспетчер мог позвонить ему. Тот должен сделать это немедленно, как только выяснит обстановку. Стал поспешно одеваться, пытаясь сообразить в то же время, откуда донесся взрыв. Но разве поймешь, откуда, если слышал его сквозь сон. Снова подошел к окну. Тишина. Только где-то далеко перекликались паровозы да выли перепуганные псы. И вдруг со стороны доменного цеха послышалось натужное шипение воздуха, выпускаемого в атмосферу.

«Неужели в доменном? Но что? Что? И почему не звонят? Лишь бы не растерялись, лишь бы приняли все меры…» — лихорадочно твердил Збандут. Он понимал, что звонок не может последовать сразу. Диспетчер должен прежде всего разобраться сам, сделать все возможное, чтобы локализовать бедствие, а потом уже докладывать ему. Но как ни успокаивал себя, тревога охватывала его все больше.

«Люди… Что с людьми? Только б не было человеческих жертв. Можно залатать какой угодно прогар в мартеновской печи, можно поднять свалившийся паровоз, вот людей только не залатаешь, не поднимешь, не воскресишь… За людей ты несешь самую ответственную ответственность. Поспешить в заводоуправление? Шесть минут быстрой ходьбы — и там. А если позвонят в это время, если потребуется принять мгновенное решение — остановить агрегат, отключить газ? Может, разорвало газопровод и угарный доменный газ, этот безмолвный, невидимый, неосязаемый убийца, пустился бродяжничать в поисках жертв…»

Сцепив до скрипа зубы, Збандут схватил телефон, поставил его себе на колени, будто таким образом можно было сократить расстояние между ним и заводом, и стал звонить диспетчеру доменного цеха. Никакого ответа. Одни густые, продолжительные и совершенно безнадежные сигналы. Будто вымерли все. Позвонил на первую домну, на вторую, на третью — настоящая телефонная истерия — занято, занято, занято. Легкая испарина появилась у него над верхней губой, покрылись потом ладони.

Но вот до его ушей донесся надсадный сигнал машины «скорой помощи». Взглянул в окно — и не разглядел не только машины, но даже света фар. Она продвигалась среди кромешной тьмы мучительно медленно. И снова противное ощущение пыли на губах, знакомой заводской пыли.

Не выдержав дольше неизвестности, Збандут выскочил из дома. Мгла кое-где поредела, во всяком случае под ногами была видна земля и нет-нет из темноты выныривали то деревья, то ограда сквера. Шел быстро и шаги старался делать крупные. А в голове — хаос мыслей, предположений и картины одна другой страшнее: гора раскаленной шихты, вывалившейся из чрева домны; струя жидкого чугуна, прорвавшая горн и попавшая в воду, — в таких случаях двадцатитонный шлаковый ковш откидывает в сторону, как картонную коробку порывом ветра; треснувший сверху донизу каупер с раскаленной мелкозубой пастью. И все же ни одна из таких аварий не могла дать столь сильного взрыва, во всяком случае, не могла так встряхнуть землю.

За пультом в диспетчерской — бледный, с трясущимися руками, насмерть перепуганный диспетчер. Почти все сигнальные лампочки на коммутаторе мигают красными аварийными огоньками.

— В доменном… — проговорил диспетчер, отстранив от губ зажатые руками телефонные трубки. — На четвертой печи… От газовой магистрали отключили…

— Люди?..

— Неизвестно.

— Фурма, амбразура, газопровод? — Збандут не узнавал своего голоса — горло как бы перетянула тугая петля.